наверняка поняла, что ее собирались убить, – тогда зачем вернулась в львиное логово? Почему не сбежала и не спряталась? Она будет участвовать в Кубке Сверхновой как наездница, но с какой целью? Внезапно Дождем, несмотря на все старания отвлечься, овладевает тревога. Верховая езда опасна, но мир благородных еще опаснее…
Дождь переводит взгляд на сопровождающего и качает головой:
– Идем дальше.
Тот ведет его через комнату с томно раскинувшимися телами и мягкими подушками и наконец останавливается, чтобы постучать в красивую деревянную дверь. В ожидании ответа он покачивается на пятках:
– Босс доволен, что вы согласились принять его предложение, сэр, – нам приходилось нанимать людей из обычных банд. Прошло немало месяцев с тех пор, как у нас на службе состоял такой… умелец.
Из-за двери доносится голос:
– Входите.
Сопровождающий вводит Дождя в роскошный кабинет с прекрасными коврами, деревянными стеллажами и крупными зелеными кристаллами неразмолотой наркоты, разбросанными по металлическому столу. За столом восседает босс, разодетый в шелк угрюмый человек с ухмылкой наемника, рядом – его телохранители: двое у стены, двое у двери, под туниками у них топорщатся твердосветные мечи и пистолеты. Оружие Дождя отобрали при входе, но здесь обеспечили им в избытке.
– Наконец-то Паучья Лапа. – Босс жестом велит Дождю сесть. – Прошу, располагайся без стеснения.
Что Дождь и делает – много раз, оставляя множество пятен крови, пока прекрасный ковер у двери не пропитывается красным.
17. Граво
Gravō ~āre ~āuī ~ātum, перех.
1. отягощать, обременять
2. превосходить, подавлять
«Держись».
Голос короля Рессинимуса заставляет двор умолкнуть, и шум ярости сразу замирает. Стража опускает оружие, туча красных лазерных точек пропадает с моей кожи, а король поднимается с трона – колонна золотого и фиолетового шелка, которую венчает хмурое лицо.
– Конвенция Великой войны за номером 3067 гласит следующее, – его голос звучит размеренно. – «Личная месть наездника ратифицирована рыцарским кодексом чести и духом рыцарства, и ему не следует препятствовать или карать за это, пока он продолжает ездить верхом».
В конвенциях и кодексах я не разбираюсь, но сразу распознаю угрозу, как только слышу: «пока он продолжает ездить верхом».
Вопрос «ты будешь ездить верхом?» повисает в воздухе, читаясь в изумрудных глазах человека, который сейчас правит Станцией, а его семья правила ею всегда. Я вскидываю подбородок:
– Я буду выступать на Кубке Сверхновой за Дом Литруа.
Толпа вновь приходит в волнение, только за столом Литруа полный штиль, Дравик единственный, кто в эту минуту улыбается. Он знал об этой конвенции. Конечно знал: он ни за что не дал бы мне попасть в ситуацию, которую мы не смогли бы обратить в свою пользу.
Сходить с трибуны гораздо страшнее, чем подниматься на нее, обратный путь к столу Дравика внезапно оказывается пролегающим среди тысячи горящих взглядов. Мне удается пройти по нему так, чтобы никто в меня не вцепился, – у благородных есть «манеры» и «воспитание», и в кои-то веки я этому рада. Им нельзя выцарапать мне глаза. Им можно только сделать вид, будто они хотят их выцарапать.
Дравик встречает меня улыбкой, и я сажусь на свое место.
– Ты неплохо справилась.
– Я сделала то, чего вы от меня хотели, – возражаю я.
– А я что говорю? – Его улыбка искривляется, взгляд устремляется поверх моего плеча. – А-а, похоже, тобой заинтересовалась даже церковь.
Я оглядываюсь в ту сторону, куда смотрит он: женщина, лицо которой скрыто вуалью, с волосами до пола, приглушенно беседует с тремя священниками в бело-красных облачениях. Платье на незнакомке бледно-розовое, с пеной кремового кружева, свободными складками ниспадающее с плеч. Она украдкой бросает взгляды в нашу сторону, в то время как священники смотрят в упор.
– Тализ сан Мишель, – говорит Дравик. – Ездит неплохо, но бизнесом занимается гораздо успешнее. Чрезвычайно религиозна, что не мешает ей разрабатывать легкие вещества, которые знать использует в рекреационных целях.
Я фыркаю:
– Лицемерка.
– Насколько понимаю, в этом и заключается смысл церкви, Синали: быть лицемером означает однажды обрести спасение.
– Церковь добавит нам проблем?
Его улыбка становится шире:
– Только если наши враги ухитрятся завести так же много друзей среди духовенства, как у меня.
Слуги снуют повсюду, нося еду на подносах. Ощущая на себе десятки взглядов, я ковыряюсь в жареной рыбе, затем кабаньем мясе под коньячным соусом и фруктовых пирожных, задуманных, кажется, для того, чтобы поражать своей вычурностью. Вкуса ни одного из этих блюд я не чувствую. Каждая засахаренная вишенка и декоративная снежинка в сусальном золоте служат напоминанием, что знакомые мне люди из Нижнего района голодают. Глядя, с каким азартом присутствующие в саду следят за мной, я едва сдерживаю тошноту.
– Дравик, а где здесь?..
Он указывает на миниатюрный лабиринт живых изгородей.
– Будь осторожна. Стража видит далеко не все, а у тебя теперь мишень на спине.
– Спасибо, что напомнили, – процедив ответ сквозь зубы, я встаю. – Можете не верить, но от этого меня затошнило еще сильнее.
Дравик улыбается и делает глоток из чашки. Я нахожу путь в лабиринте живых изгородей и чудом догадываюсь, как отпереть твердосветный санузел. Темно-оранжевое сияние заслоняет внешний мир и заглушает все звуки. Две отделанные золотом кабинки расположены рядом, и я вздыхаю с облегчением, обнаружив, что обе они пусты. Холодная вода, которой я плещу себе в лицо, не успокаивает колотящееся сердце. Я вытаскиваю подвеску матери и в отчаянии потираю ее большим пальцем.
– Сейчас не время трусить, – шепчу я отражению в зеркале, не сводя глаз со шрама. Семь кругов на стене. Семь поединков. Я справлюсь. Пусть запугивают меня сколько хотят – свою судьбу они этим не изменят.
Я выхожу из уборной и застываю.
Перед ней на высокой густой траве остались следы. Отпечатки ног. Выглядит это так, будто кто-то стоял здесь босиком и довольно долго ждал – примятая трава потемнела. Но других следов, ведущих к этому месту, нет. Как и ведущих от него. И нигде никаких признаков жизни. Я холодею.
«синали»
Тот же негромкий мягкий голос, который я слышу в седле. Вот и теперь он раздается откуда-то из глубины, будто исходит от меня. Как мысли. Как мысли в седле – вперед, быстрее, поворот.
– Эй! – зову я.
Примятая трава распрямляется, словно кто-то невидимый сходит с места, и приминается в других местах, отпечатки уводят в сторону живой изгороди. Неожиданно трое парней в оранжевых жакетах с пепельно-серой отделкой выворачивают из-за угла навстречу мне.
Сердце чуть не выпрыгивает у меня из горла и возвращается на место. Живые люди. Не призраки, не галлюцинации. Я почти благодарна им за внезапное появление. Будь рядом Дравик,
