Paris ou qu’il donne un souverain qui lui ressemble.» (Как прекрасен император Александр! Как он изящен! Надо, чтоб он остался в Париже или чтоб подарил правителя – на него похожего.)
25.12
Так уж сложилось исторически, что от Европы нам никуда не деться: то дружба, то вражда с ней случались неоднократно – как-никак в этой части материка мы рядышком и судьба России всегда была накрепко перевязана с её судьбой.
Ещё в прошлом веке, обратившись ко времени его начала, немало переживший в эмиграции историк и филисоф Всеволод Никанорович Иванов весьма оригинально обрисовал характер взаимоотношений России и Европы:
«Царское Село – уже не Россия больше! Это Европа, некий единый, международный, монопольно царствующий дом. Тут… великие специалисты по искусству вызывать к себе в массах обожание и восторг, роды, тесно переплетшиеся между собою, – эти все величества, высочества, светлости, сиятельства; были они все между собой кузены и кузины, дяди и тётки, сидели на разных престолах и правили дружно и одинаково, одни – в Германии, другие – в Англии, третьи – в России. В Царское Село идут “депеши” со всех стран мира, принимаются или отвергаются, согласовываются с другими родственными центрами, и по ним решается судьба “мирового равновесия”, быть ли миру или войне.»
Упомянул автор и о том, что само Царское Село есть не что иное как подражание Версалю под Парижем.
Всё это наводит на мысли.
Триста лет назад начало сближения России и Франции было положено Петром Первым во время его визита в Париж в 1717 году – визита, который произвёл во французском обществе сенсацию, вызвав всеобщее удивление обширными познаниями Петра и манерой его общения. Впрочем, само появление русского царя на земле французской, можно сказать, было не на пустом месте. Вот лишь один любопытный эпизод, описанный историком Н.Н. Молчановым («Дипломатия Петра Великого», М.. 1991):
«Пётр побывал в Реймсе – городе, где в древнем соборе на протяжении многих веков короновали французских королей. Встретившие его католические священники рассказали об этой процедуре, показали ритуальные предметы, необходимые для коронации, и среди них старинный Требник – молитвенную книгу. Они объяснили царю, что святая книга написана таинственными, никому не понятными письменами. Пётр взял Требник в руки, раскрыл его и свободно начал читать вслух потрясённым служителям Бога. Оказалось, что книга написана на старинном церковно-славянском языке и была привезена во Францию в XI веке дочерью Ярослава Мудрого, ставшей французской королевой. Этот легендарный брак состоялся во времена, когда киевское средневековое государство было самым сильным и культурным в Европе. Тогда французы считали большой честью и удачей женитьбу короля отсталой Франции на киевской княжне, представляющей передовую цивилизацию.»
После Петра сближение с Францией продолжила Екатерина Вторая, когда французский язык при дворе входил в моду, а сама она даже поддерживала переписку с Вольтером, когда, по Карамзину, «чужеземцы овладели у нас воспитанием; двор забыл язык русский». К тому же это было время, когда тысячи беглецов от французской революции находили убежище в России.
При Александре Первом уже вся русская аристократия владела французским как своим родным, а сам царь, явившись во главе русского воинства в Париже в 1814 году, поразил культурное французское общество своим образцовым французским. Ещё раньше для подписания мира в 1807 году на плоту посередине Немана двум монархам не требовался переводчик. После в течение многих дней они встречались в Тильзите. Вот как вспоминал об этом в своих мемуарах Денис Давыдов:
«Наполеон посещал государя без этикета, по-дружески, пешком, один, без свиты, без охранной стражи, в той исторической шляпе, в том историческом сером сертуке, от коих земля дрожала и которые, казалось, курились ещё дымом сражений на самых дружеских беседах. Там он пил чай и оставался с глаза на глаз с государём до часу, а иногда и до двух часов за полночь.»
О чём они толковали тет-а-тет, что пытался внушить небожитель лукавому Александру – мы никогда доподлинно не узнаем. Скорее всего у Наполеона не сходила с языка ненавистная ему Британия. Вот тут и пожалеешь о том, что при сём не было переводчика.
Надо сказать, что общение двух знаковых фигур Европы на одном языке – языке победителя! – сыграло дурную шутку для самого Наполена, послужив своеобразной для него ловушкой, ослабившей сопутствующую ему всегда проницательность. Судя по всему, Бонапарт пребывал в полной уверенности, что очаровал Александра, забыв о невольной своей – непременно замеченной собеседником! – снисходительности к тому, кого он ставил несравненно ниже себя и кого теперь расценивал помощником в сокрушении Британии.
Когда позже он понял, что коварный Александр чисто по-актёрски обыграл его , и решил наказать русского царя таким же проверенным способом, как прочих европейских монархов, то совершил ещё одну – и на этот раз роковую – ошибку. И окончательно дошло до него лишь в горящей Москве, до какой степени он недооценил Александра: на великодушное – даже, как ему казалось, милостивое – предложение о мире, посланное царю в Петербург, – ответом было презрительное молчание.
Это уже было началом конца – и падение любимца небес произошло именно благодаря этому самому железному, несокрушимому упорству, если не сказать упрямству, Александра, озаботившемуся, чего бы это ни стоило, предпринять последовательные шаги: полностью изгнать французов из России, пройти Европу (каждый раз решительно отвергая предложения о мирных переговорах – от кого бы они ни исходили), вступить в Париж и твёрдо настоять на отречении императора Франции: «Я не заключу мира, пока Наполеон будет находиться на престоле.» Не будь этой непреклонной воли русского царя, которой нехотя подчинялись союзники, война могла бы закончиться раньше – замирением, да и судьба самого Бонапарта была бы иной.
О да! Александр был непоколебим. Он исполнил то, что в нём сидело гвоздём всегда. Ещё в 1808 году (после Тильзита) он писал сестре своей из Эрфурта: «Бонапарт воображает, что я не что иное, как дурак. Смеётся тот, кто смеётся последний.»
Вот как могут отозваться черты психики человеческой, от которых падают даже великие! Поистине нюансы психологии мировых правителей порой таят в себе некую скрытую силу, чреватую не просто какими-то неприятностями, но – последствиями геополитическими.
Но я отвлёкся от того, с чего начал: от взаимоотношений Франции и России.
Война 1812 года и победное вступление русского воинства в Париж усилила влияние всего французского на русскую жизнь: скоро едва ли не в каждой помещичьей усадьбе сделалось обыкновением иметь своего француза-гувернёра и первым языком для многих дворянских детей стал французский.
Вот и сам Пушкин по-французски в детстве
