сабельной рубке сам глава Опричного войска — молодой князь Никита Милосельский.
Здесь никто не умирал — здесь клокотала жизнь.
— Молодцом, Евлампий! — гаркнул глава Опричнины, отразив выпад Телегина. — Не поддавайся мне, рубись истово, старшина! Гойда, гойда, молодцом!
Гойда, гойда! Гойда!
Ретивая душа потомка великого Рориха с усердием приняла в руки дедовское наследство. Юрий Васильевич оставил в прощальной цидулке внуку множество практичных советов: как управлять войском, как выступать в поход, как высылать разведку... Всероссийский Митрополит, давний друг и покровитель князей Милосельских, дополнил заветы деда Юрия более духовными наставлениями: зело ценить старшин и бойцов, проводить с ними время в достатке, всегда беспокоиться о довольствии и прочих житейских заботах своих птенцов.
Гойда, словом.
Отец Василий ловко управлял Сыскным приказом, сынок Никита верховодил Опричниной. Князья Милосельские продолжали твёрдо удерживать важнейшие силовые ведомства в цепких руках.
Но в Русском Царстве имелось ещё могучее Стрелецкое войско, а с ними, согласно некогда сложившемуся укладу государевой жизни, у чёрных опричных воронов имелось некоторое противостояние. Двум силовым ведомствам, порой, приходилось тесно на узкой государевой дорожке, хотя по царским законам, стрельцы и опричники занимались разными делами, пусть и тесно повязанными друг с другом...
К слову сказать, князь Никита весьма томился душой от безделия. В Отечестве, благодаря толковому управлению нынешнего Государя, жизнь текла ровно и без потрясений. Своенравный Новгород богател и не бунтовал, не шалили и прочие земли Русского Царства…
За истекшие пять лет жизни, стольник Лихой крепко сдружился с тестем Михайлой Сидякиным. Вместе с жёнушкой Марфой они часто навещали главу Аптекарского приказа в его имении. Дед Михаил с радостью встречал и двух внуков: старшую Ксеньюшку и Фёдора Яковлевича, славного продолжателя рода семейства Лихих.
Забавная особенность: Ксения Яковлевна сильно походила на отца — такая же русоволосая и синеглазая озорница в детстве; а малец Фёдор — слепок с матушки: смарагдовоглазый, с рыжеватыми кудряшками, немногословный и серьёзный парнишка.
Михаил Борисович уважал сабельное рубилово. Прибыв в гости к тестю, Яков Данилович первым делом шагал на задний двор имения, где боярин Михаил Сидякин и дворянин Яков Лихой продолжительное время мочалили друг дружку оружием, облачившись в мягкие льняные рубахи. Тесть достойно сражался, но бывший боец Опричного войска, разумеется, лучше владел искусством сабельного боя, поэтому царёв стольник никогда не мочалился с Михайлой в полную силу, круча саблей более для поддержания телесной мощи. На позапрошлый день ангела, Михаил Борисович подарил зятю кривую персидскую саблю-шамши́р с двумя смарагдами на концах крестовины и с позолоченной рукоятью. Яков Данилович немедленно испробовал оружие в схватке с тестем и остался в полном восторге от сей персидской игрушки. Бывший воитель Опричного войска отметил много достоинств сабли-шамшира: лёгкая, как ветер; удобная рукоять; кривой клинок, усиливающий режущую силу сабли. Также кривой клин превосходно подходил для оттяжного удара...
Намахавшись саблями, тесть и зятёк отправлялись в баньку: смыть пот, разомлеть телами, а потом они спешили в хоромы. Разнообразные закуски, терпкое гишпанское вино, разговоры на всевозможные темы... Когда винцо било в головы, языки трещали без умолку: чванливая знать, учёные трактаты, закостенелость обычаев, бесправие чёрных смердов, засилие в умах мракобесия, проницательный и живой ум Государя…
Как-то раз, Михаил Борисович Сидякин, одолевший первый кубок гишпанского вина, подмигнул зятю, что лукавый заговорщик, и извлёк из широкого кармана кафтана-йокулы странную изогнутую штучку из орехового дерева. Затем тесть набил её посечёнными листьями бурой травы и с помощью пламени от свечи запалил сию микстуру. К полотку горницы потянулся горьковатый сизый дым. Михайла Борисович втянул воздух из трубки в глотку, а потом с наслаждением выпустил изо рта всё тот же сизый дымок кверху. Яков Данилович повторил деяния тестя с деревянной трубочкой. В голову сразу ударил обволакивающий разум дурман. Под добродушный смех хозяина, царёв стольник Лихой жидким тестом расплылся на резном стуле-кресле...
Презабавный factum земного жития. Сашка Валахирев прошлому Государю честно служил опричником: рубил боярские головы, бился с астраганскими супостатами, словил опального воеводу Шереметина и спалил его жирное тело на рудожёлтых углях. Срок пришёл — сам угодил в опалу лютому Иоанну. И вот бывшие товарищи Сашки сволокли его на двор, облили кипятком, потом студёной водой окатили тело: так и сошла с ещё живого дворянина кожа, словно шелуха с чесночины...
Развесёлые были времена. Спаси Христос, чтобы они повторились. Единственный сынок опричника Сашки Валахирева дворцовым шутом у нынешнего Государя служил.
В окно Царской Палаты струился поток свежего утреннего воздуха месяца травня. На высоком резном кресле-троне, обитым лазоревым бархатом с золотистыми кистями, сидел Царь и с ухмылкой смотрел на лежащего на полу глумца, одетого в пятнистую одежду с преобладанием зелёного и синего цветов. На голове шута имелась презабавная шапка канареечного цвета с тремя ниспадающими тульями, с посеребрёнными шариками на ней. Скоморох распластался на цветном ковре, подперев башку согнутым локтем, и глядел на Государя цепким взором.
— Ба-а-тюшка наш, — ворковал глумец голубем, — ужо эти знатные твои: носами много крутят, а дела мало знают.
— А ты ить сам благородной фамилии, Евсейка Валахирев.
— И я благородный, — вздохнул шут. — А вот к примеру — покойник Иван Калганов. Дедок его — татарский мурза, нехристь нечистый, а внук Иванушка — твоим самым толковым вельможей был. Верно, кормилец?
— Твоя правда, Евсей, — вздохнул Государь. — Шибко сомневаюсь я по его старшему сыну, моему зятьку Федьке, как он ноне дела поведёт в Торговом приказе. Ну да поглядим, время укажет...
Шут Валахирев подрыгал ногами в воздухе, а потом туркой уселся на палисандровый пол.
— А ты к чему про знатных зачирикал, канареечка?
— Худородных к себе ближе держать надобно, батюшка Царь. Для противовесу знатным жабам надутым.
Хохмач просунул руки под ноги и громко заквакал жабой.
— За кого квакаешь, лягушонок?
— Яшка Лихой, к примеру.
— Яков Данилович — толковый дворянин, — задумался Государь.
— Вот и подгребай его ближе к делам, кормилец.
— А ты чего за него стараешься? — ухмыльнулся Царь. — Небось, его тесть лекарственник выручил тебя от дурной болезни?
Шут надул щёки в обиде и развернулся спиной к самодержцу.
— К турецкому султану сбегу от тебя, сердитый Царь, — обратился к стене Палаты уязвлённый скоморох.
— Вороти-ка рожу обратно, Евсей.
Глумец снова протёр штаны палисандровым деревом и вернулся в исходное положение.
— Возропщут знатные, зубы станут точить, языками ядовитыми толочь примутся. Пенька худородного, мол, возвысил я. Супротив устоев ходить
