глаза, то вижу за стеклом идущего по улице Жозефа с аккуратно зачесанными назад волосами. Он поднимает на меня взгляд, я отхожу от окна и спускаюсь к нему.
Когда я открываю дверь, Жозеф уже приближается к дому. Секунду он испытующе смотрит на меня, после чего застенчиво опускает глаза.
– Мне нравится, как ты уложила волосы, – бормочет он.
Я поправляю локоны по сторонам от лица. Когда я закрыла глаза, подставив их солнечному свету, еще не все волосы были заколоты: неубранные волнистые пряди оставались на висках.
– С днем рождения! – говорю я, надевая чепец. – Солнце сегодня особенно яркое.
По правде сказать, погода до сих пор не по сезону холодная, что весьма необычно для конца апреля. Зима выдалась капризная и суровая даже для севера и не желает ослаблять смертельную хватку. На протяжении последних месяцев работы на улице не велись, вследствие чего люди остались без жалованья. Мельницы обледенели, и ежедневно находят все больше тел несчастных, которые замерзли или умерли от недоедания из-за нехватки хлеба. С каждой неделей народ Франции все сильнее впадает в отчаяние.
Когда Жозеф подходит ко мне, я вижу у него в руках какой‑то предмет, обвязанный лентой и украшенный цветущими веточками. Это маленький fiole [41] граненого стекла с изящной каплевидной пробкой.
– Я пришел подарить тебе это, – говорит он, вкладывая fiole мне в руку.
– Господи… – лепечу я, смущенная и взволнованная. – Это мне? Ведь это я должна была сделать вам сегодня подарок, а не наоборот! – Я разматываю ленту и вынимаю пробку. Из горлышка флакона исходит насыщенный цветочный аромат. – О, благодарю вас! У меня еще никогда не было настоящего одеколона.
Я слышу за спиной шаги сестры, спешащей к двери, и, все еще держа в руке ленту, прячу fiole в карман передника.
– С днем рождения, Жозеф! – кричит Софи с порога. – Joyeux anniversaire! [42]
– Спасибо.
– Или же мне следует сказать… – Она чуть медлит. – Alles Gute zum… Geb-urt-stag! [43]
Жозеф молчит, очевидно, подыскивая нужные слова. Он никак не ожидал, что Софи выучит поздравление: она битые две недели уговаривала тетушку Бертэ спросить у мсье Вильгельма, как это будет по-немецки. Я гадаю, почему Жозеф сегодня явился сюда: значит ли это, что мсье Вильгельм не затеял никакого празднования в день рождения сына? Может, сам Жозеф решил, что ему необходима компания?
– О, а еще я испекла кое-что вам в подарок! – объявляет Софи, не дожидаясь ответа юноши. – Я собиралась позже зайти в замок и передать его через тетушку.
Жозефа это явно забавляет.
– Испекла? Интересно было бы знать, что именно?
Но внимание Софи кое-что отвлекает, и она не замечает его насмешливого тона.
– Что это? – осведомляется она, указывая на ленту у меня в руке.
Я открываю рот, не зная, что ответить, и понимая, как расстроится Софи, если узнает, что Жозеф принес подарок мне, а не ей.
– Это подарок для тебя, Софи, – поспешно вмешивается Жозеф, очевидно, тоже ощущая неловкость. Он забирает у меня ярко-зеленую, как перья лука-резанца, ленту и протягивает ей.
Выражение лица Софи совершенно преображается.
– Бархатная! – восторженно восклицает она и завязывает ленту на шее. – И какого чудесного цвета!
Жозеф поворачивается ко мне.
– Могу я предложить тебе прогуляться к реке?
– Я тоже пойду, – объявляет сияющая Софи.
В этот момент у дверей появляется мама.
– Долгих лет жизни, мсье Оберст, – сухо произносит она. – А вы, София Тибо, сегодня утром никуда не пойдете, поскольку еще не покончили с домашними делами. В отличие от своей сестры.
Что‑то в мамином тоне, резком и недовольном, заставляет меня прикусить язык, хотя Софи уже сделала все, что ей было велено утром, и мама это признала.
– Но… – начинает Софи.
Я прижимаюсь лбом к ее лбу.
– Ну же, Фи, не грусти. Мы скоро вернемся и сможем все вместе полакомиться твоим тортом.
Улыбка исчезает с лица Софи: моя реплика приводит ее в ярость.
– Спасибо, что испортила сюрприз, – отрезает она. – Жозеф теперь знает, что это торт.
– Думаю, я и сам догадался, – улыбается он.
Мы направляемся к дороге; оглянувшись, я вижу, что мама с сердитым лицом протягивает Софи метлу.
– Так вот зачем ты клянчила у тетушки остатки с кухни большого дома, да? – шепчет она, стискивая запястье Софи. – Послушай-ка, София! Держись от них подальше, иначе рискуешь стать посмешищем, попомни мои слова!
Софи выдергивает руку и потирает ее.
– В следующий раз ты расстелешь перед ним свою кофту, чтобы он мог перейти лужу, – угрюмо добавляет мама. – Стыдись!
Я посматриваю на Жозефа, надеясь – не в последнюю очередь ради Софи, – что он ничего не слышал, но его взгляд прикован к дали, простирающейся за фабричным двором. Мы минуем двор, проходя за дальним рядом тополей, растущих вдоль подъездной аллеи. Неподалеку от реки Жозеф останавливается у дерева, достает карманный ножик, который всегда носит с собой, и проводит лезвием по коре. Я не сразу узнаю это дерево – тот самый платан, под которым мы устроили пикник прошлой осенью. Тот самый, что изображен на обоях в башне. Сейчас мы стоим с другой стороны ствола, той, что обращена к реке, а не к саду.
Жозеф начинает вырезать на коре буквы, и я вспоминаю ощущение, охватившее меня тем прошлогодним ноябрьским вечером в башне, когда мне почудилось, что на обоях непостижимым образом запечатлена моя собственная жизнь. Конечно, я ошибалась, глупо забивать себе голову столь неправдоподобными вещами. Это было просто совпадение. С тех пор ничего такого больше не происходило.
– Жозеф, – интересуюсь я, – вы когда‑нибудь общались тут с кем‑нибудь еще? Я имею в виду, вне работы. Кроме нас.
Юноша щурится, не отрывая взгляда от лезвия.
– Нет, – отвечает он, расковыривая кору. – Но вы – семья мадам Шарпантье. А значит, вроде как и моя семья тоже.
Вода в реке искрится, вокруг нас порхают изящные коричневатые ручейники, и я ощущаю на своем лице дуновение их крошечных крылышек. Я протягиваю руку и пытаюсь приманить одного из них на палец. Жозеф оглядывается.
– Личинки ручейников, обитающие под водой, – рассказываю я ему, – строят себе из речного ила и крошечных веточек красивейшие домики. Чтобы иметь защиту, пока они не превратятся во взрослых летающих насекомых.
Юноша приподнимает брови, будто слушает меня вполуха.
Я придумываю, что бы еще сказать.
– Каково это – быть семнадцатилетним?
– То же самое, что и шестнадцатилетним. – Он пристально изучает землю у себя под ногами, поднимает с берега плоский окатанный голыш и перебирает его большим и указательным пальцами.
Перед моим мысленным взором мелькает несчастное лица Софи, оставшейся дома.
– Интересно, испечет
