сижу здесь, в Зеленом зале, на своем царственном троне, а вовсе не у вас в плену. Что же касается того несчастного, что попал к вам в руки, то я его и знать не знаю. Но могу сказать определенно: это просто какой-то жалкий червяк, что надеется продлить свою никчемную жизнь с помощью нелепого обмана!
Алаваны растерянно переглянулись.
– Вообще-то, следовало бы вас казнить, – задумчиво продолжил царь. – Зачем вы отнимаете у меня время нелепыми россказнями? Сделать, что ли, вас обоих покороче, чтоб неповадно было… С отрубленной-то головой не помошенничаешь, верно? – Он снова захихикал. – Но я великий царь Дариан, а не мелкий вождь какого-нибудь жалкого племени. Всякий, кто оказывается в Зеленом зале, уходит отсюда с моими царственными дарами. Вы тоже получите. Прощайте.
Вельможа ткнул толмача локтем в бок, и алаваны стали пятиться к дверям, беспрестанно кланяясь тому, кто витал в поднебесье: он был уже совсем неразличим и представлял собой всего лишь туманное пятно лучезарного света.
Когда гости выбрались в прилегающий коридор, их ждали два мешка золотых монет, каждый раза в три больше их заветной торбы.
Тот, что пленил Дариана, увидев царские дары, все-таки потерял сознание. Толмач, хоть и у него сильно помутилось в голове, сумел кое-как устоять.
* * *
Обратный путь занял у послов неделю. Во-первых, кони были сильно нагружены: тяжелее золота нет ничего на свете. Во-вторых, приходилось проявлять сугубую осторожность, выбирая путь. Встретиться с кем-нибудь означало потерять и богатство, и жизнь: обнаружив содержимое вьюков, их бы просто зарезали, а ведь нужно было явиться к Мастану.
Благополучно прибыв в стойбище, послы тут же к нему и направились.
Еще в дороге они пытались выработать политику, которой следует придерживаться при встрече с вождем. Скрыть от него царские дары не представлялось возможным, имущество кочевника у всех на виду. Отдать все казалось чрезмерным – ведь именно они, рискуя жизнью, ездили в Дараш. Кроме того, если бы воин, что составил компанию толмачу, не пленил того жуликоватого самозванца, вообще бы ничего не было.
Сошлись на том, что предложат Мастану половину.
Выслушав их, Мастан покачал головой.
– Значит, никакой не царь, – сказал он. – Я так и думал.
– Но одежда на нем все-таки была не простая, – заметил тот алаван, что пленял Дариана.
– Если судить по одежде, так они все цари, – заметил Мастан. – Хлебом не корми, только дай расфуфыриться. Ладно, пойдем глянем, стоит ли то, чем вы так хвастаетесь, хотя бы старой подковы.
Они вышли из шатра и приблизились к усталым лошадям.
Мастан ткнул кулаком один из вьюков. Вьюк был так плотен, будто до отказа набит речным песком.
– Открой, – приказал он.
Толмач растянул горловину.
Золото слепило, Мастан невольно отшатнулся.
– Ну что ж, – протянул он, поднимая лицо к небу. – Оба молодцы.
Потом сделал знак, и четверо его охранников бросились на обоих молодцов с ножами.
Осиротевший груз Мастан приказал отнести в его шатер.
– И этого мне приведите, как его там, – сказал он, морщась. – Лжецаря этого, будь он неладен. И толмача еще.
– Толмача? – растерянно переспросил слуга, оглядываясь на одно из тел. – Так это… Нету теперь толмача.
* * *
Но Дариан и без толмача понял, за что его бьют. Он успел уяснить значение самых расхожих слов алаванского языка. Их было трудно произносить – много гортанных звуков, какого-то змеиного шипения и еще чего-то, похожего на икоту, – но ничего произносить ему и не требовалось.
Его полосовали плетями за то, что он солгал простодушным алаванам: говорил, что царь, а сам не царь. Обманывал их, а ведь обманывать нельзя, хуже лжи ничего на свете нет, бог Тангар ясно сказал об этом людям. И еще Тангар сказал, что как ни прячь, а правда все равно себя покажет. Вот она себя и показала.
И плеть снова обжигала плечи, терзая и брызгая кровью.
Но большую боль он испытывал, когда думал о брате. Брат от него отказался. Он от меня отказался, повторял про себя Дариан, пытаясь сдержать стон. О-о-о!.. Мой брат это сделал. Теперь моего брата зовут Дарианом… но как тогда зовут меня?
Дня через три его снова вскинули на лошадиный круп, будто мешок с овсом. Спина к тому времени немного подсохла.
К вечеру привезли в какое-то нищее селение. Алаваны называли его городом. «Тоже мне город», – хмуро думал Дариан. Ни высоких стен, укрепленных горделивыми башнями, ни золоченых куполов храмов Бога Единого и Вечного, ни садов, плещущих под ветром, будто морские волны, ни прудов, украшенных островками с беседками, – ничего общего с его столицей, сияющим Дарашем…
Городишко лепился по краям неглубокого ущелья. На самом дне журчала вода. Почему-то именно здесь несколько раз в год собирался большой невольничий рынок.
* * *
Их свалили на краю вытоптанного поля. Редкие покупатели расхаживали между товаром, присматриваясь, а то и выясняя кое-что у продавцов. Следующим утром к ним приблизился толстый человек в синем кафтане и белой шапочке.
Сказав несколько слов на неведомом Дариану языке и не добившись реакции, он спросил на алаванском:
– Что, по-курдски никто не знает?
Владельцы товара отвечали невнятным хмыканьем.
Толстяк в синем кафтане прошелся, приглядываясь к рабам.
– Вы все дарианцы, что ли? Из тех, что с царем Дарианом пришли?
На самом деле пленных из дарианского войска здесь было всего двое – царь Дариан и незнакомый ему крепыш, и лицо, и тело которого были щедро украшены шрамами разной величины и формы.
– Драться умеете? – допытывался толстяк. – Дарианцы хорошие воины, не то что эти глупые алаваны.
Он заставил торговцев развязать их. Они ходили перед ним, поднимали руки, наклонялись, а толстяк-курд придирчиво щупал мышцы. Потом он вручил каждому по деревянной палке величиной примерно с меч, сам взял такую же и принялся испытывать их воинские умения. Дариан, раздраженный собственной рабской беспомощностью, при первом же выпаде выбил потешный меч из руки толстяка. Крепыш рассмеялся и несколько раз поздравительно хлопнул в ладоши. Когда же пришла его очередь сражаться с толстяком, сделал то же самое, только от его удара палка улетела вообще бог весть куда.
Толстый курд пытался торговаться. Однако было похоже, что алаваны не понимают смысла предложенной игры. В конце концов он, бормоча невнятные проклятия, отсчитал им, сколько просили.
В фургоне-клетке уже сидело четверо. Когда Дариан и крепыш – его звали Тамрон – забрались внутрь, решетчатую дверь снова заперли.
– Все, поехали, – сказал курд. – Да поможет нам Бог в дальней дороге.
Дариан думал, что под дальней дорогой тот разумеет пару дней, три – это уж
