противоречия внутри либерального лагеря после Революции 1905 года. В эти годы вопрос о том, достаточно ли будет для создания освобожденного от оков общества гарантии защиты личных прав и свобод со стороны политических и гражданских институтов или эти реформы обязательно должны сопровождаться духовным преображением самих граждан, волновал и разделял всех представителей либерально мыслящей российской интеллектуальной элиты[241].
В предыдущих главах я избегала того, чтобы подробно останавливаться на взглядах тех или иных конкретных политиков, описывая вместо этого в целом аргументацию и деятельность тех движений, которых можно считать либеральными в широком смысле этого слова, но в этой части книги речь пойдет о различных выводах, которые представители российской либеральной традиции сделали из уроков Революции 1905 года и эксперимента по созданию конституционной монархии, и я более подробно остановлюсь на «либерализме» отдельных видных фигур того времени. Если до революции большинство российских образованных людей готовы были на время забыть о своих фундаментальных идеологических разногласиях с другими интеллектуалами, поскольку все они верили в то, что свободы можно будет добиться, если избавиться от деспотического режима, после событий 1905 года различия в оценке значения и итогов революционных событий привели к серии политических и партийных расколов. Как было сказано в предыдущей главе, в среде кадетов не было согласия относительного того, как именно будет происходить политическая трансформация России; в целом политические предпочтения тех, кто раньше ощущал идеологическое единство с товарищами по «Союзу освобождения», были теперь настолько не сходны из-за различного видения свободы, что бывшие «освобожденцы» враждовали друг с другом не менее остро, чем с другими движениями.
Источником бурных споров и дискуссий о судьбе российского либерализма после 1905 года стал сборник «Вехи», авторами статей в котором стали семеро виднейших интеллектуалов того времени, писавших о том, что в переходе России от самодержавия к обществу, ценящему политическую и гражданскую свободу, ключевую роль должно сыграть преобразование внутренней, духовной жизни [Вехи 1909]. Выход в свет сборника «Вехи» в 1909 году стал одним из важнейших событий в истории российской мысли и российского либерализма в целом[242]. Составители «Вех» не только внесли большой вклад в формирование собственно российской либеральной традиции (пятеро из них: Струве, Франк, Бердяев, Булгаков и Кистяковский – участвовали также в издании сборника статей «Проблемы идеализма»), но и были членами «Союза освобождения», тесно связанными с кадетской партией, за исключением Бердяева и Булгакова. Их резкая критика революционной интеллигенции с ее позитивистским подходом к истории и неспособностью увидеть связь между внешними формами общежития и внутренними психологическими процессами была адресована не только социал-демократам и эсерам, но и кадетской партии, которая, как писал Струве, «считает своим долгом носить интеллигентский мундир» [Струве 1909а: 135].
Отчасти из-за обличения революционных симпатий российского либерализма «Вехи» иногда называли возвращением к «поверхностной, но в действительности более либеральной российской традиции», чем та, которой придерживались кадеты[243]. Г. Морсон охарактеризовал этот сборник как критику догматического учения в духе М. М. Бахтина (1895–1975) и несогласие с тем, что все вопросы духовной жизни связаны с политическими факторами [Morson 1993]. Выдающийся исследователь российского либерализма Дж. Зиммерман утверждала, что, за одним исключением, все составители «Вех» являлись представителями более современной либеральной традиции, которая исследует теоретические и метафизические неопределенности, возникающие в результате конфликта несовместимых друг с другом ценностей [Zimmerman 1976: 326–327].
Однако после выхода в свет «Вех» далеко не все были готовы признать принадлежность этой книги к либеральному канону. Лидеры кадетской партии сразу объявили сборник реакционным по своей сути и начали большую кампанию по опровержению содержащихся в нем идей и утверждению тех ценностей, которые они считали скрепами либерализма. Милюков, отправившийся в лекционное турне с критикой «Вех», видел в его авторах представителей декадентского отношения к политике и описывал их взгляды как возвращение к консервативной формуле «люди, а не учреждения». Он писал: «Семена, которые бросают авторы “Вех” на чересчур, к несчастью, восприимчивую почву, суть ядовитые семена» [Милюков 1910: 105, 187]. Репутации «Вех», как рассадника реакционных идей, способствовало и то, что его хорошо приняли близкие к правительству люди, политические предпочтения которых были очень далеки от либеральных[244]. После переиздания «Вех» в постсоветской России некоторые деятели стали ссылаться на этот сборник, пропагандируя собственные религиозно-националистические взгляды, а радикальные националисты объявили его основополагающим текстом своего учения[245].
Споры о либеральной природе «Вех» ярко демонстрируют то несколько хаотичное состояние, в котором находился российский либерализм начала XX века. В этой главе я попытаюсь исследовать этот вопрос, проанализировав дискуссию в свете отношения ее участников к идее конкуренции между различными видениями свободы. Как я покажу, сборник «Вехи» и реакция на него кадетов мало чем помогают нам в поиске того видения свободы, которое мы могли бы назвать однозначно либеральным. Все куда сложнее: хотя концепции свободы, предлагаемые некоторыми веховцами, демонстрируют, как далеко они вышли за рамки либерализма, на примере других мыслителей, с большим пониманием относившихся к конфликтам между конкурирующими друг с другом ценностями, видно с неменьшей ясностью, что бессмысленно и бесполезно искать либералов, являющихся образцом нравственной или идеологической чистоты.
Анализ полемики вокруг «Вех» дает возможность в пятой и шестой главах более предметно обсудить взгляды на прогресс и свободу некоторых видных фигур того времени, включая П. Н. Милюкова, М. М. Ковалевского, П. И. Новгородцева и Б. А. Кистяковского. Так, в частности, доводы Милюкова и Ковалевского в пользу того, что между свободой и равенством существует взаимоукрепляющая связь, представляли собой образец той присущей части российской интеллигенции риторики, которую веховцы подвергали анализу и (время от времени) критике. Обсуждение работ Кистяковского в следующей, а не в этой главе, притом что он был одним из авторов «Вех», имеет свои недостатки, главным образом из-за того, что его статья часто называется «классическим» трудом российского либерализма в защиту права ради сохранения либеральных ценностей [Poole 2003: 52; Балицкий 2012]. Однако есть несколько причин, по которым Кистяковскому, как и его коллеге Новгородцеву, лучше посвятить отдельную главу[246]. Главным образом это связано с тем, что их рассуждения о свободе отличаются о того, что говорили другие участники этой полемики, тем, что в них делается попытка осмыслить опыт российского либерализма в контексте процессов, происходивших на Западе. Поскольку Кистяковский и Новгородцев исследовали российский либерализм, зная, что история развития европейской либеральной мысли полна конфликтов и противоречий, для них было очевидно, что динамическое взаимодействие между либеральными идеями и конкретными историческими обстоятельствами является одновременно неизбежным и плодотворным. Как и в случае с наиболее либеральными веховцами, их апология конфликта между интересами государства и индивида
