служит более наглядной иллюстрацией того, как устроен либеральный процесс, чем любое однозначное утверждение о том, каким должен быть исход этого конфликта.
Сравнение философских и политических взглядов Кистяковского и Новгородцева с позициями Ковалевского и Милюкова дает возможность глубоко проникнуть в суть того, что представляют собой неоидеалистический и позитивистский либерализм.
4.1. Исторический фон для полемики: 1905–1909 годы
Грубо говоря, если настроения в российском обществе до 1905 года были революционно-оптимистическими, после Первой российской революции наступило глубокое уныние [Elkin 1961: 40–43]. Быстрое и полномасштабное восстановление самодержавия, антиконституционные действия правительства, роспуск Второй думы и «помещичье» устройство Третьей думы некоторые либералы восприняли не как временные трудности, а как свидетельство бесплодности политической борьбы как таковой. Их скептицизм в отношении существующей «конституционной» системы и вытекающее отсюда недоверие к политическим и правовым формам защиты свободы привели к переоценке внутренних и духовных измерений свободы. Как писала Ф. Нэтеркотт, многие либеральные мыслители теперь «утверждали, что светская, рациональная концепция негативной свободы должна быть заменена религиозным видением человека и культуры» [Nethercott 2010:252].
Это вновь вошедшее в моду акцентирование внимания на возможной близости между либеральными ценностями и религиозным мировоззрением в России на рубеже XIX–XX веков было частью более широкого процесса обращения российского общества к вере, что только усилилось после 1905 года. По мнению Н. М. Зернова, этот возродившийся интерес к религии был так силен, что тот период можно было назвать «русским религиозным возрождением XX века» [Зернов 1991]. После вышедших в апреле 1905 года и октябре 1906 года указов о веротерпимости[247]начался расцвет духовных течений, восходящих к православию и протестантизму, который совпал со значительным всплеском общественного интереса к оккультизму, теософии и эсхатологии.
Этот уклон в сторону религиозного мистицизма в вопросах веры сопровождался обращением все большего числа российских интеллектуалов к эстетизму и многочисленными попытками наделить символическим смыслом события прошлого и настоящего [Rosenthal 2010: 242; Rosenthal 1977; Bristol 1985]. Тенденция проявилась в стремлении обсуждать как свободу, так и Революцию 1905 года с помощью символических терминов и понятий. Писатель-символист Д. С. Мережковский, поднимавший в своем творчестве множество важнейших тем того времени, воспринимал Первую русскую революцию как прелюдию ко Второму пришествию – новой эпохе в истории человечества, когда теократия позволит преодолеть все возможные конфликты между личностью и обществом[248]. Его соратник по символизму В. И. Иванов (1866–1949) создал идею общества, населенного мистическими существами, которые стремятся слиться друг с другом через любовь, противостоя эмпирическим личностям, чьи общественные интересы и права защищены законом[249]. Бердяев же утверждал, что исторический прогресс возможен только тогда, когда человечество очищается «от всякой скверны во имя Божие» [Бердяев 19076; Бердяев 1998: 80]. Эти и другие примеры такого рода являются образцами того, что Р. Берд называл «дискурсом, вдохновленным апокалиптическими образами конца света, часто не учитывающим ни того, как он будет достигнут, ни сложностей исторического процесса» [Bird 2010: 268][250].
Благодаря значительной свободе печати, появившейся в России после отмены цензуры в 1905 году, в средствах массовой информации стало публиковаться все больше материалов самой различной направленности, посвященных будущему России и свободе ее граждан [Илларионова 1999: 178–185]. Именно тогда, после 1905 года, во время бурного роста числа журналов и газет различные группы внутри либерального лагеря попытались осмыслить неудачу Первой русской революции и создать на основе извлеченного из нее опыта новое видение будущего России. Разочаровавшись в политической деятельности и стратегии борьбы с правительством, часть либералов еще сильнее укрепилась в существовавшей и до того внутри кадетской партии точке зрения, согласно которой абсолютные ценности и права личности стояли выше сиюминутных политических интересов[251]. Находясь под влиянием идей, впервые высказанных Франком и Струве в журнале «Полярная звезда», эта группа мыслителей, часть из которых участвовала в издании «Вех», утверждала, что позитивистское мировоззрение и моральный релятивизм лидеров кадетской партии (и российской интеллигенции в целом) представляют собой угрозу для всего либерального процесса, поскольку в их основе лежит не сохранение таких ценностей, как культура и государственность, а разрушение государственной власти. Кадеты, в числе которых были Маклаков, член ЦК партии Тыркова, правоведы Трубецкой, Новгородцев, Котляревский и Изгоев, глубоко осуждали массовое и революционное насилие, говоря о необходимости более плодотворного и взаимоуважи-тельного сотрудничества между государством и обществом. Хотя эти люди и не доверяли царскому правительству, они все равно подчеркивали правовую роль государства при переходе к новому обществу[252]. Несмотря на то что некоторые члены этой группы интересовались идеализмом, их убежденность в том, что политические перемены и наступление эпохи свободы обязательно должны сопровождаться определенными социальными и психологическими преобразованиями, базировалась на различных философских предпосылках.
Критика Струве и его соратников была отчасти адресована той наиболее влиятельной внутрипартийной группе во главе с Милюковым, которая выступала за сотрудничество кадетов с социалистическими партиями и массовыми движениями и утверждала, что в свободе мало проку, если она не дает возможности действовать и преследовать свои цели. Те представители российского либерализма, которым предназначалась эта критика, были заинтересованы не в трансформации личности как в средстве преобразования общества, а в законе и правовых институтах, с помощью которых можно будет добиться социальных перемен и создать условия для личностной самореализации. Наиболее радикальной позиции в этом вопросе придерживались социалисты, которые оправдывали свое участие в деятельности либеральной партии тем, что для победы социализма пока еще нет подходящих условий; такая точка зрения была вполне распространенной в некоторых сельских областях России[253].
«Вехи» с их обличением революционной интеллигенции задели важную струну в среде кадетов и их союзников. Особенно сильным ударом стало обесценивание веховцами той традиционной культурно-образовательной работы, которая была основой долгосрочной политической программы кадетской партии, а предположение о том, что протестное движение само было отчасти виновно в неудаче Первой русской революции, было воспринято кадетами как страшное оскорбление. Подняв вопрос о роли интеллигенции в российском обществе, «Вехи» дали кадетам возможность защитить и оправдать свои взгляды на прогресс и собственное участие в политических процессах. Как будет видно далее, выход в свет сборника «Вехи» в период все большего разочарования в политике позволил кадетам переосмыслить свое место на российской политической сцене.
Однако споры вокруг «Вех» показали и то, как отчаянно российский либерализм пытался вернуть то ощущение сплоченности и единства, которое было присуще ему всего пятью годами ранее.
4.2. Либерализм «Вех»
Хотя авторы статей в «Вехах» заранее не обсуждали друг с другом свои тексты [Колеров 1991; Проскурина, Аллой 1992], в своей критике традиционных представлений и убеждений российской интеллигенции они
