Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
еще одного известнейшего керамиста XVI века, прославившегося тем, что нашел особый тип красителей, придававших его изделиям перламутровую переливчатость. Этот тип красителей, названный люстром, использовал и Ксанто, поэтому ему с большими натяжками приписывается несколько неподписанных тарелок, исполненных в Губбио. Документально это предположение никак не подтверждается.
Зато к 1530 году относятся интереснейшие, хотя и немногочисленные документы, связанные с Ксанто, что все-таки до нас дошли. Они-то и свидетельствуют, что к этому времени он уже твердо стоял на ногах, заставляя предположить его более раннее появление в Урбино. Первый – упоминание о судебном разбирательстве, возникшем из-за требования группы laboratores artis figuli, гончарных искусств мастеров, как по-латыни она определена судебным писцом, увеличения оплаты за свой труд. Группу представлял Франческо Ксанто Авели. Требование вызвало раздражение городских властей, поместивших имя Ксанто в особый черный список. Откопанная недавно, в двадцатом столетии, эта пря гончара с городскими старшинами трактуется как первая попытка создания тред-юниона и стала популярным примером левых настроений среди творческой интеллигенции Чинквеченто. Второй документ – рукопись, хранящаяся в Библиотеке Ватикана, содержащая четырнадцать сонетов, подписанных именем Франческо Ксанто Авели и посвященных Франческо Марии делла Ровере, герцогу Урбинскому. В XX веке они были опубликованы и переведены; ловко написанные, сонеты, имея множество мифологических отсылок, свидетельствуют о безусловной образованности пишущего, но их нельзя назвать ни особо талантливыми, ни особо левыми. Как все ренессансные славословия правителям, стихи риторичны и пусты, и нет сомнений, что сонеты связаны с судебным разбирательством. Сочиняя их, Ксанто искал поддержки у высшего арбитра, стараясь склонить его на свою сторону откровенной лестью. Похоже, что он своего добился, хотя известен лишь документ, свидетельствующий о начале свары, точных сведений о том, чем она завершилась, нет. Судя по тому, что Ксанто остался в Урбино и не только продолжил производство своих подписных тарелок, но и активизировался, никаких санкций на него за профсоюзную деятельность не было наложено.
* * *
Вот этот Франческо Ксанто Авелли и является автором тарелки «Карл V карает распутный Рим», столь меня поразившей. На ней изображено нечто уму непостижимое: шесть голых женщин и один одетый мужчина, который собирается одну из них, скорчившуюся перед ним в неудобной и непонятной позе, разрубить огромным мечом, в то время как пять других стоят в сторонке и довольно спокойно наблюдают готовящуюся кровавую расправу. Разрубаемая, блондинка с кукольным лицом, но развитой мускулатурой, особенно ляжек и икр, тоже особого беспокойства не проявляет: верхняя половина ее тела расслабленно возлежит на синей драпировке, а нижняя скачет вприсядку. Сложная совместимость верха и низа, прямо-таки по Бахтину, вызывает у зрителя странное чувство невозможности физического совмещения этих двух действий. Правой рукой блондинка подпирает голову, повернутую к супостату, левую же засунула между ног. Не похожая на напуганную жертву, она, всячески подчеркивая свое презрительное равнодушие к опасному положению, в коем оказалась, вызывающе глядит прямо в глаза дюжему ражему рыжему бородачу и собирается пнуть его повисшей в воздухе левой ногой. Учитывая угрозу смерти, над ней нависшую, девица ведет себя как самая настоящая героиня. Вид у блондинки такой, как будто она декламирует:
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня;
Я тверда, не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Ненавижу тебя,
Презираю тебя
и т. д.
Рыжий же прямо зашелся. Он, в отличие от женщин, у которых одна-единственная желтая шаль на всех шестерых, одет, и одет изящно. Шлем и доспех синие, доспех с золотыми блестками, под него надета туника с короткими рукавами красивого медово-желтого цвета, под туникой еще видна белая кайма полупрозрачной нижней юбки, а на ногах – высокие экстравагантные поножи-сандалии, оставляющие голыми все пять пальцев. Мощный, огромный, элегантный, он просто гигант. Меч схватил такой огромный, что он вылетел за пределы изображения, так что, несмотря на свою силу, рыжий удерживает его с трудом. Ноги расставлены, рот открыт, шлем на глаза наехал, весь напрягся, тужится от злости. Блондинка и рыжий занимают первый план, на втором же пять голых свидетельниц стоят как мыслящий тростник и шушукаются. Сейчас смертоубийство случится, меч опустится, хрясь – и надвое; кровь и вывалившиеся внутренности, а на их лицах написано не то чтобы даже возмущение, а удивление нелепым ражем рыжего.
К тому же все это происходит в и на воде. Под мостом, в реке. Блондинка приткнулась на покачивающейся на волнах и судя по этому деревянной квадратной платформе с белым верхом, наполовину накрытой пышно взбитой синей драпировкой. Пять свидетельниц также залезли в неглубокую воду, доходящую им только до колен. У рыжего одна нога на берегу, второй же он пытается платформу с блондинкой оттолкнуть на середину реки, чтобы удобней было ее располовинить. Вокруг же моста по обеим сторонам стоят дома и башни, ко всему безразличный город. И что бы это все значило? Табличка с названием «Карл V карает распутный Рим» только запутывала. Я понимал, что представительный мужчина в синем доспехе и есть император Карл V, а дома и башни у моста – Рим. Его бы и должен был карать Карл V, но почему он, вооружившись таким большим мечом, привязался к женщине? Да и кто она такая, откуда взялась? А остальные пять, кто они и почему такие безразличные?
Когда я немного подрос, то, заглянув в роскошную книгу Альфреда Николаевича Кубе «Итальянская майолика XV–XVIII веков», получил ответ на все эти вопросы. Текст, сопровождающий картинку с тарелкой, сообщал следующее: «“Карл V карает распутный Рим” – аллегория на взятие Рима войсками Карла в 1527 году. Рим изображен в виде распутной женщины, лежащей на ложе». Взаимоотношения блондинки и рыжего это объяснило, она – распутный Рим, он – карающий Карл V, но, не ведая итальянского, я был очень удивлен нелепости того, что художник на блюде нарисовал Рим в виде женщины. С чего бы это? Персонификация города в виде женщины, чье название по грамматическому признаку мужского рода, мне, русскоязычному малообразованному мальчишке, казалась странной. Да и сейчас, хотя я про Roma все знаю, мне она все ж чужда, потому что о Риме я думаю и пишу «он», а не «она». Не просто трудности перевода, а трудность взаимодействия разных национальных культур, которые, бесконечно пересекаясь, никогда не совпадают. Так, в раннем детстве меня все время удивляло, зачем Ромул, убив своего брата Рема во время ссоры, вызванной борьбой за лидерство, назвал основанный ими обоими город «Римом», что по звучанию гораздо более близко к имени убитого, чем его собственному. Информация
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
