class="empty-line"/>
— Кого? — дыхание Ильи стало прерывистым, губы дрогнули. — Пётр, кого ты видел?
— Его… нашего сына, — Пётр произнёс это едва слышно, будто сам себе. — Я не сошёл с ума, Илья. Я клянусь тебе, я видел его.
— Ты… уверен? — голос Ильи дрожал, но он не отступал, взгляд цеплялся за каждое слово. — Это невозможно… это же…
— Я никогда не был так уверен, — Пётр медленно опустил руки, словно сдался под тяжестью своих воспоминаний. — Он говорил чужим тоном, но это был он.
«Я не понимаю… я не могу понять. Всё это — бред? Или правда, которую я боюсь признать?».
— Ты… ты сам не свой, Пётр. Ты пугаешь меня, — Илья шепчет, пальцы скользят по запястью супруга, пытаясь найти тепло. — Но я верю. Потому что боюсь не верить.
— Ты должен бояться, — Пётр поднимает взгляд, и в его глазах — мрак, который отталкивает, но и притягивает. — Потому что то, что я видел, было реальным.
«Реальным… а может, только моим сном. Но разве сон не может быть истиной, если я чувствую его так ясно?».
Илья застывает, взгляд его — потерянный, но в нём есть что-то твёрдое.
— Тогда расскажи. Скажи мне всё, что ты видел.
Пётр кивает, и в этом кивке — тяжесть всего прожитого дня.
— Я расскажу. Но ты должен знать — после этого мы не будем прежними. Никогда.
«И пусть. Лишь бы быть рядом. Лишь бы не забыть, кем мы были — и кем можем стать».
Слова Петра звучали в воздухе, как звон разбитого стекла. Илья замер, не веря своим ушам. Он видел в глазах супруга нечто такое, что заставляло холод разливаться под кожей — и вместе с тем рождало болезненное любопытство.
— Ты видел его… но как? — голос Ильи ломался, дрожал, словно он говорил из глубины самого себя.
— Не знаю, — Пётр стиснул зубы, словно боялся, что каждое следующее слово вырвет что-то большее, чем просто воспоминание. — Но я видел его, Илья. Он стоял передо мной — чужой и знакомый, как если бы время само переменило свои одежды.
— Это невозможно… ты сам это знаешь. — Илья с трудом отводил взгляд, но каждая попытка заглушить эту мысль только делала её громче. — Это не может быть нашим сыном, Пётр.
— Может, — голос Петра был тихим, но в нём дрожал металл. — Я видел в его глазах то, что видел однажды в тебе, когда ты впервые сказал мне «да». Это было там, в его взгляде.
«Неужели ты и правда веришь? Или просто хочешь верить, чтобы не сойти с ума в этом чужом времени?».
— Ты… ты пугаешь меня, Пётр. Я боюсь — боюсь, что это всё твоё воображение. Что ты говоришь это, потому что сам не знаешь, где правда. — Илья потёр висок, словно пытаясь выдавить боль из головы.
— Я боюсь тоже, — Пётр резко шагнул к нему, запах снега и холода от его пальто разлил мороз между ними. — Но ты должен понять: я не мог придумать этого. Я знаю, что видел.
— Но почему ты не говорил раньше? Почему ты всё это держал в себе? — Илья вскинул голову, и в его глазах сверкнуло что-то острое, похожее на укор.
— Потому что боялся, — Пётр опустил взгляд. — Боялся, что ты не поверишь. Что ты отвернёшься, если скажу это вслух.
«А может, ты сам боишься, Илья? Может, боишься того, что это правда — и что тогда тебе придётся признать, что твой муж связан с этим чужим миром, как бы ты ни хотел отвернуться?».
— Я… — Илья проглотил комок в горле. Его голос дрожал, но он не отвёл взгляда. — Я не знаю, что верить. Но я здесь. Я здесь, Пётр.
— Этого достаточно, — Пётр выдохнул, и в этом выдохе звучало всё напряжение, которое он носил в себе. — Потому что, если ты со мной, я не сойду с ума. Я справлюсь.
«А если я тоже сойду с ума, Пётр? Если ты станешь чужим, а я — лишь тенью того, кем был когда-то?».
Илья медленно шагнул ближе, кладя ладонь на грудь Петра.
— Тогда мы будем сходить с ума вместе. Ты слышишь? Вместе.
— Да, — Пётр кивнул, и в этом кивке было столько усталости, сколько может вынести только тот, кто всю жизнь сражался с самим собой. — Вместе.
За тонкой стеной квартиры слышались глухие шаги — будто кто-то нарочно не торопился, давая понять, что за ними всегда наблюдают. Шёпоты — едва различимые, как сквозняк в чердаке, — ползли в тишине, цепляясь за каждое слово, которое ещё не успело родиться.
— Ты слышишь их? — Илья прижал ладонь к груди Петра, голос его был низким, натянутым, словно нить, готовая лопнуть. — Они там, за стенами. Они слушают нас.
— Я слышу, — Пётр выдохнул медленно, каждое слово — словно шаг по льду, который не выдержит тяжести. — Но это не они… Это мы. Это наши страхи, Илья.
— Тогда почему мне кажется, что с каждым твоим словом стены сужаются? Что всё, что мы знали, рушится? — Илья отступил на шаг, глаза его блестели от напряжения. — Я боюсь… боюсь, что ты говоришь правду.
— Потому что это правда, — голос Петра звучал хрипло, почти не своим. — Если я ошибаюсь — мы оба сойдем с ума. Но если это истина… тогда нам придётся жить с этим.
«Жить с этим… или умереть с этим. И всё равно — вместе».
— Пётр, ты уверен? Ты клянёшься мне, что это не просто сон? — Илья дрожал всем телом, словно от холода, но холод жил внутри, в самом сердце.
— Я клянусь, — Пётр сжал его ладонь, крепко, будто это был их последний якорь. — Я видел его. И это был он, хоть и в другом обличье. Я не знаю, как объяснить, но это было так.
— Но это невозможно! — голос Ильи сорвался, он шептал, будто
