привычно махнула папкой с рапортом, которую сжимает в руке. Капитан довольно хмыкает, видя ее исполнительность, а Василий Рудым, кажется, в упор не замечает, что она остается в кабинете и держит ухо востро, как полагается существу ее вида.
Рудым – приезжий, который притворяется коренным. Его биография – филькина грамота, состряпанная местной газетой, а на каждом углу когда-то раздавали буклеты с тяжелой историей его жизни. Мол, и на меловом карьере он работал, и хлебные крошки со стола сметал только в рот. За выборами Гриша не следила, хортам право голоса редко дают, особенно служивым. Силу под контролем держать нужно, вот она и стоит смирно.
– Мы договорились? – Мэр протягивает кивающему капитану свою волосатую старую руку, покрытую пигментными пятнами. Маленький, сморщенный старик – на фоне богатырского могущества капитана он кажется не главой города, а максимум его мизинцем. Если капитан сожмет руки на его плечах и нажмет с силой, то сложит мэра вдвое. Даже какое-то наслаждение Гриша ловит от этой мысли, словно Илля ее этим злорадством заразила.
– Василий Николаевич, милиция города Славгорода всегда…
– Полиция, – брезгливо пробрюзжал мэр, почти прыснув на капитана слюной.
– ..полиция города Славгорода всегда в повышенной боевой готовности. Вон у меня какие бойцы! – Капитан гордо машет рукой в сторону Гриши, но подразумевает всех тех, кого еще не списывают, как ее. – Вы не переживайте, главное. Для здоровья вредно.
И запускает лапищу в свою густую шевелюру, пока облезлый крысиный мэр приглаживает потными ладонями свою редкую плешивую макушку.
– Лейтенант Рыкова, вас я хочу лично поблагодарить за службу перед заслуженным отдыхом. – Мэр ослепительно улыбается вставной челюстью, сделанной в Москве, и протягивает Грише буклетик, брезгуя личным контактом.
Макулатура да макулатура – на прошлой неделе туалетная бумага из магазинов поэтому, наверное, и пропала. Мэру нужна бумага для агиток, и всем пришлось отставить походы в туалет.
Охранник, все это время стоявший в углу, как мебель, вдруг активизируется – методично отодвигает Гришу, открывает руководству дверь и чуть ли не кланяется, пока тот проходит мимо. В коридоре их подхватывает второй охранник, а у КПП встречает третий. Все как на подбор – молодые, красивые, зубастые хорты.
– Я тогда пойду. – Гриша, понимая, что наслушалась лишнего, осторожно кладет папку на стол и пятится обратно к выходу, опустив взгляд.
– Стоять. – Голос капитана становится строже и суше, и Грише становится ясно, что от выволочки ей никуда не деться. Она послушно падает на стул напротив и готовится: в последний раз хочет запомнить каждое слово, каждую колкость, каждую грубость.
Капитан шуршит старыми пыльными жалюзи и выглядывает из-за них, следя за удаляющейся мэрской делегацией. Есть всего два настроения у аркуды – спокойное и яростное. По красным пятнам на напряженной шее Гриша делает выводы, что капитан вот-вот взорвется гневным криком.
– Ну каков, а? – Он цокает языком и грубым движением открывает форточку в деревянной дряхлой раме. Ручка остается у него в руках, и он отбрасывает ее куда-то в угол небольшого кабинета. Может, места в кабинете побольше, когда капитана здесь нет, но сейчас его фигура, кажется, вытесняет отсюда весь воздух. От испуга и треска она сейчас даже не дышит.
– Что он дал тебе? – Грубо, по-отцовски, капитан выхватывает у Гриши из рук бумажку с лозунгами и гневно пробегает по ним взглядом. Словно Гриша вручила бате табель с оценками и ждет теперь, что за «четверку» по алгебре влетит как за «двойку» по физкультуре. – Ах ты гад! Ну глянь! А! – толстым коротким ногтем тычет в перечень предвыборных обещаний.
– Он переизбирается? – немного удивленно уточняет Гриша, не понимая, на что конкретно ей нужно обратить внимание. – Это плохо?
– Конечно плохо! Ни хрена толкового не сделал – и теперь опять его выбирай! – пыхтит, мечется Шатунов.
Он явно повторяет цифры от одного до десяти – аркуды обладают слишком разрушительной силой, и их принуждают к обязательной психологической терапии. Не сказать, что в городе много психологов и психотерапевтов, поэтому и рекомендации они раздают всем одинаковые.
– Я тебе что-то сказать хотел и забыл… – Он откидывает брошюру, усаживается за стол и трет сонные глаза, зевая. Со сном до мая будет напряженка, и никто из медвежьих толком еще не вышел из зимней «спячки». – Ты когда уходишь? Надо распоряжение подписать.
Какие бы таблетки он там ни принимал, они работают. Лицо приобретает естественный смуглый золотистый оттенок, а буро-рыжие брови расслабляются, возвращая лицу выражение спокойствия и сдержанности.
– Михал-Никитич, я же не ухожу никуда.
Под рыжей щетиной опять проглядывает возмущенное волнение. Капитан долго смотрит в бумаги на своем столе и перечитывает несколько раз одни и те же слова. Громко хлопает ящиком тумбочки, копается в шкафчике, водружает на нос очки. Смотрит на бумажку – на Гришу – на Гришу – на бумажку: изучает внимательно и пристально.
– Тут у меня «заявление о добровольном уходе». Подожди, а почему не рапорт об увольнении?
Ноздри раздуваются, рукой он задумчиво чешет свою холеную буро-рыжую шевелюру.
Капитан Шатунов в милиции недавно, долгое время служил преподавателем боевых дисциплин в одной-единственной военной академии, через которую Гриша еще сама прошла молодой. Там у него под лапами росли, собственно, еще дети: в таких академиях виды смешиваются, и о будущем говорят только патриотично-торжественно. Достигнем! Совершим! Победим! Защитим! Там не было смерти, и, в отличие от Гриши, Михаил Никитич понятия не имеет, что значит «добровольный уход». Это настолько незначительная вещь для руководства силами города, что у него даже нет каких-то инструкций для этой процедуры. Проблему надо бы решить, так он думает. Просто проблему.
Гриша успокаивающе ему улыбается.
– Это законное распоряжение о том, что я списана со службы, – спокойно объясняет она, как будто не делала это тысячу раз. – Давайте я подпишу.
Она впервые проявляет инициативную наглость, выхватывает из-под растерянного носа бумажку и подписывает ее криво, наотмашь. Действия важнее слов, и говорить она уже устала. Когда рапорт подписан, она возвращает документ руководителю и встает.
– А куда ты теперь? – внимательными бусинками-глазами дядя Миша долго вчитывается в слово «уход», стараясь его понять. Тут и не нужно понимать – все за них давно поняли.
– На тот свет.
Глава двадцать шестая
Петя Карпов историю в школе плохо учил. У них – что тогда, что сейчас – все изучается по старым советским учебникам, которые обрываются брежневской эпохой застоя. Благодатная союзная столица семидесятых удачно перекликалась со Славгородом всех прожитых Петей лет – ничего не меняется, ничего не развивается.
Сегодня четверг, и свою убитую патрульную «семерку» предстоит омыть всеми
