я понятия не имела, что бывшая королева так хорошо разбиралась в робототехнике. Я поправляю манжеты.
– Почему король убил ее?
Его лицо слегка напрягается.
– Она пыталась добиться перемен. Он предложил ей выбор: публичная казнь или самоубийство. Она предпочла второе.
– Поэтому вы и задумали все это? – спрашиваю я. – Ради мести?
Об этом я размышляла много раз – что может дать победа на Кубке Сверхновой такому человеку, как он? Или он стремится выиграть главный Кубок Станции с наездником-бастардом, чтобы насолить отцу? Или дело не только в этом?
Дравик снова улыбается:
– Хочу посмотреть, сумеем ли мы покончить с призраками, которые принадлежат прошлому, а также с теми, что явятся в будущем.
Я усмехаюсь:
– Смерть не остановить.
– Да, – со смешком соглашается он. – Но можно заставить ее задуматься.
Принц смотрит в дальний конец коридора – с нежностью, словно в суживающейся полосе искусственного лунного света стоит тот, кто дорог ему. Такое с ним порой бывает – в минуты затишья он смотрит в пустоту. Но на этот раз что-то не так. Поблекший золотой нос робопса повернут в ту же сторону, к узкому клину лунного света, уши навострены, хвост виляет, будто пес приветствует кого-то.
Будто мы здесь не одни.
У меня леденеет кровь – так же, как в лабиринте из живых изгородей. А Дравик лишь улыбается:
– Удачной тебе тренировки, Синали.
18. Квиэс
Quiēs ~ētis, ж.
1. покой, отдых во сне
В самой глубине оси Станции, той ее части, где живут благородные, далеко под искусственным океаном, мальчик смотрит, как движется сердце мира.
Мальчику не больше тринадцати лет, у него тонкие ноги, каштановые волосы и доброе лицо. Реактивные двигатели его ховеркресла позволяют ему легко перемещаться, и он включает их, чтобы медленно облететь вокруг подножия гигантской трубы, наполненной бледным сиренево-голубым гелем и миллионами плавно вращающихся в нем серебристых вихрей. Стражники сопровождают его, лязг их доспехов и руки, лежащие на рукоятях проекционных мечей, нервируют ученых, склонившихся над мониторами, которые стоят по периметру помещения. Труба занимает середину пространства, серебряные вихри в ней мерцают, поднимаясь на высоту трех, четырех, пяти этажей. Труба взмывает к темному потолку подводной лаборатории, и кажется, будто потолок уходит куда-то в бесконечность.
Что-то шевелится в темноте, высоко в трубе и вокруг нее, и мальчик неотрывно следит за этим.
– Сэр… – Ученый в безупречно-чистом халате с беспокойством приближается, стражники сквозь твердосветные забрала следят за каждым его движением. – Мне… не доложили о вашем визите. Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
Мальчик прищуривает нефритово-зеленые глаза, вглядываясь в темноту.
– Ему же не полагается быть снаружи.
Ученый смотрит туда, куда и ребенок. Там, вне трубы под сводчатым потолком вьется нечто волокнистое и прозрачно-бледное. Оно развевается, как флаг на ветру, неторопливо огибая трубу по спирали и волоча за собой длинные вялые щупальца. Ученый поспешно кланяется.
– Да, сэр. Мы сейчас готовим запрос на дополнительное питание – если повезет, это устранит проблему.
Мальчик смотрит на ученого и склоняет голову набок.
– Повезет?..
– Я имел в виду… перекармливание – лишь временное решение, сэр. Раньше между проявлениями проходили годы, но за последние четыре месяца таких проявлений было уже три. Кто-то считает, что причиной тому – внешний фактор стресса, но, по-моему, наиболее вероятное объяснение – энтропия: даже солнца умирают. Это ядро способно выработать строго определенное количество энергии, прежде чем увядающие фибриллы выдохнутся…
Мальчик бросает взгляд на стражника, и тот с удивительным для такого исполина проворством прижимает ученого к исследовательским приборам, приставив к его горлу гудящий оранжевый луч проекционного меча.
– Сэр! Прошу вас! – хрипит ученый. – Его величество знает об этом, и я…
– Те, кто оправдывается, недостойны ссылаться на короля, – негромко прерывает его мальчик. Стражник подносит меч так близко к горлу ученого, что воротник его лабораторного халата с шипением чернеет и осыпается хлопьями пепла. – Вы найдете решение.
– Д-да, – выдыхает ученый. – М-мы сделаем все, что сможем.
Пока взгляды всех устремлены на мальчика, похожее на легкую дымку существо, витающее высоко в воздухе, вдруг сжимается в клубок и начинает выпускать острия зубов на многочисленных конечностях, словно расцветает плотоядным цветком.
– Боюсь, вы меня не поняли. – Мальчик поднимается на ховеркресле, чтобы посмотреть в глаза ученому, который выше его ростом, и миллионы серебристых вихрей в трубе следуют вверх вслед за ним. – Вы найдете окончательное решение, иначе вас и всех, кто находится в этой комнате, скормят ядру.
Ученый лишь судорожно кивает, испарина выступает у него над губой, жар проекционного меча оставляет поперек его шеи татуировку призрачной смерти. Мальчик дает знак, стражник отпускает ученого, и свита удаляется под негромкое шипение двигателей и лязг ботинок.
Часть III
Конь и олень
19. Окципио
Occipiō ~ipere ~ēpī ~eptum, неперех.
1. начинать, приступать, вступать
Вода в моей чашке вкусная и чистая.
Не знаю, отчего на ней рябь – то ли от моей нервозности, то ли от приглушенного рева толпы, ждущей на трибунах, когда начнутся первые поединки Кубка Сверхновой. В раздевалке витает запах косметики, как сухая пыльца. У меня чешутся глаза, ресницы отяжелели от черной туши, вокруг сверкают направленные на меня бесчисленные экраны визов, ведущих запись.
– По крайней мере на освещение турнирного зала не влияют аварийные отключения энергии, – жизнерадостно говорит мне репортер, явившийся взять интервью. – Замечательно, правда?
Я молча смотрю на него. Из-за оспин на моем лице мы оба знаем, что я из Нижнего района, где отсутствие освещения и отключения энергии такое же обычное явление, как дыхание. Репортер предпочитает веселый тон беседы. Его взгляд останавливается на эмблеме – серебристом кролике, отпечатанном на бледной голубизне шлема, лежащего рядом со мной. Кролик продолжает бежать, мчит со всех ног, но ничего не достигает.
– Знаете, на Земле когда-то верили, что на Луне живет кролик, – начинает репортер.
Я говорю спокойно:
– Там много во что верили – к примеру, в то, что враг не может существовать на самом деле.
Репортер неловко ерзает, переглядывается с обступившими нас операторами. В комнату набилось полно людей из Центрального района – чистые ногти, чистые лица, почти белые зубы. Ухоженные псы. Я отпиваю большой глоток из чашки – настоящая вода. Не кишащая паразитами жижа из общественной колонки. И не ярко-рыжий эль, сделанный из мочи за неимением солода. Всего несколько капель такой чистой воды исцелили бы мою мать. В то время я твердо верила в это.
Я встаю, нацепив на лицо непроницаемую улыбку подобно Дравику.
– Прошу прощения, джентльмены, но мне надо готовиться
