выставки Раушенберга, наверное, самого известного тогда в мире художника. Каким-то образом я раздобыла пригласительный на этот вернисаж и, приехав в ЦДХ, увидела огромную толпу народа: в зале, где должна была состояться церемония открытия, в буквальном смысле яблоку было негде упасть, все стояли, плотно прижатые друг к другу. В президиуме перед микрофонами стоял министр культуры Василий Захаров в застегнутом на все пуговицы костюме – он, как человек корпулентный, по всей видимости, очень страдал от жары. В невероятной духоте все ждали, но главного героя все не было. Наконец Раушенберг появился – в ковбойской рубашке, джинсах и жилетке с большим количеством карманов – как у Вассермана. Его поддерживали под руки, поскольку он явно нуждался в опоре. Маэстро пребывал в приподнятом настроении и был рад, когда «торжественная часть» довольно быстро закончилась и он смог наконец присесть на подиум одной из своих скульптур. И здесь я поймала его и дрожащими руками протянула карточку пригласительного для автографа. Он размашисто расписался, улыбнулся и вернул мне карточку. Раушенберг был очень мил, казалось, его мало интересовали люди вокруг, а мне сносило башку от того, что я увидела на этой выставке, включая его знаменитые хрестоматийные вещи.
Мы с Таиром Салаховым очень подружились в последние годы его жизни, в особенности после того, как я предложила ему провести его первую персональную выставку в Третьяковке. Да-да, все правильно, до 2016 года у прекрасного художника, трижды избиравшегося первым секретарем Союза художников СССР, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий, – не было ни одной персональной выставки в главной галерее страны! В мою бытность директором Третьяковки мы иногда встречались с ним на его довольно скромной даче в Подмосковье, где он в последние годы жизни в основном жил и работал, и о многом разговаривали. И в первую очередь об этих эпохальных выставках.
Я правда до сих пор не понимаю, как ему удалось тогда протащить их согласование через отдел культуры при ЦК КПСС, даже при том, что дело было уже при Горбачеве, а Раиса Максимовна к тому времени организовала в ЦДХ феноменальную ретроспективу Ива Сен-Лорана, которую открывал сам великий кутюрье. На мой вопрос «А как же вы согласовывали состав этих выставок?» я получила вполне флегматичный ответ: «А я не согласовывал». Я спросила: «То есть как не согласовывали?» – и услышала: «А зачем что-то согласовывать? Я говорил – прогрессивный художник Запада, большой друг советского народа хочет сделать свою выставку в СССР, и никто не просил меня что-то показывать». Я понимаю, что тогда авторитет Салахова был незыблем, но то, что мы увидели за эти годы в ЦДХ, было открытием совсем иного способа художественного мышления, и это искусство производило революционный переворот в сознании. Это стало настоящим вторым университетом, специальным курсом введения в современное мировое искусство.
В разговорах с Таиром Теймуровичем я спрашивала его и о том, как ему удавалось уговорить всех этих великих художников, никогда ранее не выставлявшихся в СССР, отправить в Москву огромный корпус своих важнейших работ. Его ответ был несколько лукавым: «Я говорил, что выставка будет проходить в великой Третьяковской галерее, и они все соглашались». Тут надо сказать, что в те годы Центральный дом художника и современная часть собрания Третьяковки находились в одном здании, так что в территорильно-административном статусе этих двух организаций путались порой даже москвичи, не говоря уже о высоких гостях столицы. Наверное, эта легенда вполне правдива – ведь именно Третьяковке Раушенберг подарил после выставки несколько своих работ. В любом случае все эти выставки стали возможны только потому, что за их организацией стоял сам Салахов. Много ездивший по миру, он прекрасно осознавал пагубность отрыва отечественного искусства от мирового художественного процесса и понимал, как много могут эти проекты дать студентам художественных вузов, молодым художникам и искусствоведам, не имевшим тогда ни малейшей возможности познакомиться с зарубежным искусством. Он сумел выстроить очень глубокие и очень личные отношения с каждым из этих великих мастеров. Об особых взаимоотношениях советского мэтра и западных звезд свидетельствует и то, что в середине 2000-х уже безнадежно больной Раушенберг позвонил Таиру Теймуровичу, и они минут десять прощались по телефону – при том, что Таир Салахов не слишком хорошо знал английский, а Боб Раушенберг ни слова не понимал по-русски.
«Великая утопия». Первые шаги: Москва, Ленинград, Нью-Йорк
В 1990-м меня подключили к работе над проектом, который я до сих пор считаю самым важным из всех, что мне приходилось в своей жизни делать. Это была выставка «Великая утопия. Русский авангард 1915–1932», которая в 1992–1993 годах состоялась, соответственно, в Ширн Кунстхалле во Франкфурте, в Музее Стеделийк в Амстердаме, в Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке и в Третьяковской галерее в Москве. Идея этого проекта восходит к знаменитому аукциону Sotheby’s, состоявшемуся в 1988 году и собравшему в Москве большое количество коллекционеров и музейных директоров из Европы и США. Среди них был только что назначенный директором Музея и Фонда Гуггенхайма Томас Кренс, которого предыдущий директор, Томас Мессер, сам предложил на эту должность после знакомства с его концепцией развития музея. Тогда же Кренс встретился с директором ВХПО и организатором аукциона Павлом Хорошиловым, и они решили начать работу над самой масштабной в истории выставкой русского авангарда. К проекту подключился директор Ширн Кунстхалле Кристоф Витали, а с российской стороны основным организатором выставки выступило ВХПО имени Вучетича с полноправным партнерством Третьяковской галереи и Русского музея.
Это был беспрецедентный по своей амбициозности проект. На выставке в Европе и в США было представлено полторы тысячи экспонатов из пятидесяти шести музейных и частных собраний мира. Работу над выставкой вели дюжина кураторов из России, Германии и США, среди которых были такие известнейшие специалисты, как Евгений Ковтун и Алла Повелихина, Анатолий Стригалев, Александр Лаврентьев (внук Родченко и Степановой) и Светлана Джафарова из СССР, Хубертус Гасснер, Василий и Елена Ракитины из Германии, Вивиан Баррнет – автор каталога-резоне Кандинского из Музея Гуггенхайма, Маргарита Тупицына и Джейн Шарп из Нью-Йорка, не говоря уж о сотрудниках Третьяковской галереи и Русского музея. На выставке впервые были собраны около двухсот живописных работ художников авангарда из множества российских региональных музеев и музеев союзных республик. Архитектором выставки в Нью-Йорке была приглашена Заха Хадид, одна из самых знаковых фигур в архитектуре рубежа тысячелетий, которая всегда говорила, что всем в своем творчестве обязана русскому авангарду. Она создала невероятный по сложности и креативности проект, который, к сожалению, в силу дороговизны строительных работ и недостатка времени не был реализован полностью, но навеки вошел во все учебники по архитектуре и дизайну.
Координацией этой выставки занималось ВХПО имени Вучетича, главным координатором стала Светлана Джафарова, которая возглавляла выставочный отдел. Я была сосредоточена на своих проектах и только видела, как напряженно работают коллеги, вовлеченные в
