работу над этой масштабной выставкой. В их числе была и Инна Балаховская, которая стала главной рабочей лошадкой – ну и, как положено, основным «козлом отпущения», когда дело доходило до разборок. Наши координаторы получили в РГАЛИ[15] списки работ художников авангарда, отправленных в двадцатые годы в музейные собрания по всей стране с целью создания коллекций нового искусства. Работая в том же отделе, я следила за переговорами Инны и Светланы с региональными музеями, и видела, как в процессе этих переговоров Инна вычеркивает из архивных списков произведения, которые были уничтожены в тридцатые и в пятидесятые согласно новым распоряжениям властей.
Но простым наблюдателем я оставалась недолго: посреди всех этих хлопот вдруг выяснилось, что Светлана Джафарова ждет, наконец, своего первенца. И на время ее декретного отпуска ответственным за проект назначили меня.
Это назначение для меня самой было неожиданным. Сказать, что я совсем не разбиралась в русском авангарде, – ничего не сказать. Если бы передо мной тогда положили репродукции работ, к примеру Поповой и Розановой, я бы никогда не сказала, кто из них какой картины автор. Но у меня очень хорошая зрительная память и я усидчива, поэтому, взяв у Инны Балаховской портфолио по выставке, я стала внимательно вглядываться во все воспроизведения работ и учиться различать и авторов, и произведения.
Потом приехали коллеги из Нью-Йорка и Франкфурта, и мы с Инной должны были уже без Светланы их сопровождать во время визитов в ведущие музеи Москвы и Ленинграда. Первая встреча должна была состояться в Третьяковской галерее на Крымском Валу, ее директором тогда был Юрий Константинович Королев, а он почему-то этот проект не очень жаловал. Мы с Инной были на месте заранее. Я вижу, как подъезжают машины и в вестибюль входят три человека. Один, длинный, с высокомерным выражением лица, второй – тоже высокий и очень худой, с некрасивым подвижным лицом комического актера, а третий и вовсе похож на Чарли Чаплина. Длинный и высокомерный мне с первого взгляда очень не понравился, и я даже подумала: «Какой неприятный человек». Это и был Томас Кренс, директор Музея и Фонда Гуггенхайма. «Комический актер» оказался Кристофом Витали, успешным директором Ширн Кунстхалле во Франкфурте, а похожий на Чарли Чаплина – главным реставратором и заместителем директора Музея Гуггенхайма. Мы все прошли в огромный кабинет Королева, и я оказалась за длинным столом прямо напротив Томаса Кренса. К выражению высокомерия на его лице добавилась вселенская скука, как если бы он заранее знал, что предстоящий разговор будет долгим и неконструктивным. В какой-то момент мы встретились взглядами. И тут вдруг я увидела умного, тонкого, заинтересованного человека. Это длилось буквально одно мгновенье. Потом его лицо опять приняло высокомерно-скучное выражение, но этого мига было достаточно, чтобы я поняла: нельзя доверять первому, чисто внешнему впечатлению от человека, и мне предстоит еще долго учиться разбираться в людях.
Разговор между тем принял ожидаемый оборот – Витали уговаривал Королева выдать принципиальные для нашего проекта работы из собрания Третьяковки, Королев отказывался их давать и при этом говорил с нами весьма резко. Я терпела и пыталась приводить аргументы об исключительной важности этого проекта, но он довольно грубо меня прерывал. К чести Королева хочу сказать, что через несколько месяцев, встретив меня в служебном коридоре Третьяковки, он извинился за резкость, которую позволил себе в присутствии других людей. А тогда я чуть не расплакалась при всех от обиды и несправедливости – ведь я не могла предположить, что этот тяжелый и по всем параметрам неудачный день станет одним из решающих в моей жизни и подарит мне знакомство с человеком, который очень многое определит потом в моей профессиональной судьбе, – с директором Гугенхайма Томасом Кренсом.
После встречи с Королевым нам с Инной Балаховской предстояла поездка с этими тремя представительными джентльменами в Ленинград. Мы благополучно добрались до аэропорта, и там выяснилось, что наш самолет отменили. Кренс с высоты своего роста – 204 сантиметра – спросил: «And where is a VIP lounge?» Я переспросила, он повторил, и мне пришлось признаться, что я не понимаю, что такое VIP (в России эта аббревиатура была еще никому не знакома). Ответ был: «Very Important Person», за которым последовало разъяснение, что они все – те самые очень важные люди. Понятно, что ничего подобного в аэропорту, выполняющем местные перелеты, не было, и мы с Инной вынуждены были это объяснить. Все кресла в зале ожидания были заняты, и, пока мы переоформляли билеты, пытаясь попасть на следующий рейс, джентльмены отправились гулять по аэропорту. Они нашли магазин «Березка», за доллары купили там бутылку водки, но пить ее было не из чего и негде. Тогда они вернулись в магазин, купили хрустальные рюмки, присели на подоконник, разлили водку и таким образом провели время до вылета следующего рейса. Кренс, конечно, не поместился в кресло самолета Туполева, ему пришлось вытянуть ноги вдоль прохода, и он ничуть не смущался, когда люди перешагивали через них.
По прилете в Пулково выяснилось, что машина от Русского музея, которая должна была нас встречать, уехала, не дождавшись нашего самолета, у нас с Инной в кармане в общей сложности восемь рублей (даже по тем временам это были очень маленькие деньги для того, чтобы выбраться из аэропорта в город), а мы считали своей обязанностью довезти гостей до гостиницы «Прибалтийская». Была глубокая ночь, но нам все-таки удалось сговориться за такие деньги с водителем старенького жигуля, и мы, упихнувшись впятером в эту машину – я сидела на коленях у Инны, – добрались до гостиницы.
Наутро приехала машина от Русского музея, и мы все отправились на переговоры с директором. Встреча с Владимиром Александровичем Гусевым была очень быстрой и формальной, и самый важный вопрос о выдаче для выставки графики даже не обсуждался: высокие гости из зарубежных музеев его интересовали гораздо меньше, чем ожидавший у него в приемной Сергей Курехин[16], культовая тогда фигура. Заместитель директора Евгения Николаевна Петрова тоже была чем-то занята. Таким образом, высокое музейное начальство нас проигнорировало, и мы пошли в отдел хранения графики. Дотошная хранительница, разумеется, не уполномоченная принимать такого рода решения без ведома и указания начальства, стала долго и нудно нам объяснять, почему не может выдать графические листы на такой большой срок. Я все перевожу, сокращая ответы коллеги, и вдруг слышу обращенные к Витали слова Кренса, у которого с утра маковой росинки во рту не было: «Давай мы ее сейчас убьем и все вместе пойдем есть». А было уже часа четыре дня. Витали все понял, быстро свернул разговор, и мы поехали искать место, где можно было бы поесть. Это оказалось серьезной проблемой –
