на нас нет одежды, что нас окутывает темнота и укрывают простыни, что наши обнаженные тела соприкасаются, когда мы устраиваемся поудобнее, и тишина практически кричит о том, что я почти полностью обнажена рядом с мужчиной, за сыном которого присматриваю все лето. С мужчиной, с которым я только что целовалась и к которому прижималась в барном туалете.
Я почти ожидала, что он немедленно повернется ко мне спиной и заснет, но он этого не делает. Он лежит, закинув одну руку под голову, демонстрируя каждый мускул, его глаза открыты, но устремлены в потолок.
И поскольку я чертовски любопытна, я спрашиваю:
– А твой отец знает, что ты в Техасе?
Молчание почему-то становится все более напряженным. Проклятие, Миллер, отличный вопрос.
Проходит слишком много времени, и я начинаю устраиваться, переворачиваюсь на другой бок и пытаюсь уснуть, надеясь, что этот ненормальный парень, возможно, спит с открытыми глазами и поэтому не вспомнит мой глупый вопрос.
– Нет, – наконец произносит он в тишине.
Я медленно поворачиваюсь к нему лицом, но не задаю дополнительных вопросов, чтобы он не посоветовал мне замолчать.
Кай сдержанно смеется, но смех звучит немного тягостно.
– Он даже не знает, что у него есть внук.
Какого черта?
– Я не видел этого человека с тех пор, как мне было пятнадцать или шестнадцать. Когда умерла мама… – он качает головой.
Похоже, он хочет мне что-то сказать, но останавливает себя, и это заставляет меня задуматься, а была ли у него когда-нибудь вообще возможность с кем-нибудь поговорить.
– Могу я… могу я спросить, что случилось?
Кай наблюдает за мной с дразнящим блеском в глазах.
– И это все, что я должен был сделать, чтобы окончательно тебя взволновать? Рассказать о своих дерьмовых подростковых годах?
Я хлопаю его по груди, но благодарна за то, что он сейчас способен шутить.
Кай усмехается.
– Моя мама и так брала на себя бо́льшую часть тяжелой работы в семье, поэтому, когда она умерла, отец, вместо того чтобы сделать шаг вперед, стал пить до одури. Бросил на мое попечение тринадцатилетнего брата, когда я сам оставался еще ребенком. У меня тогда даже водительских прав не было.
О боже.
– В конце концов он прошел курс реабилитации и привел себя в порядок, но так и не вернулся. Последнее, что я о нем слышал, – он поселился в городе всего в двух часах езды от того места, где мы выросли, и снова женился.
– Ничего, если я буду ненавидеть и его тоже из-за тебя?
– Кто-то из нас, наверное, должен.
– Только не говори мне, что ты его простил. Я слишком мелочна для твоего уровня зрелости.
– Думаю, я на том этапе, когда я ничего к нему не чувствую. Тебя это устроит?
Лицо Кая мягкое, на нем нет сердитых морщин.
Как раздражающе разумно с его стороны.
– Исайя хотя бы сердит на него?
– Из-за меня, я думаю. Теперь, когда брат стал старше, он будет говорить о том, как ему неприятно, что я выбрал колледж поближе к родному городу, чтобы помочь ему закончить среднюю школу. И тому подобное. Но я, вероятно, поступил бы так, несмотря ни на что. Этот парень – мой лучший друг.
– Какой ты милый.
Он пронзает меня взглядом.
– Не называй меня милым.
Я нашариваю между нами его свободную руку и обхватываю ее, ладонь к ладони, а потом прижимаю ее тыльной стороной к своему лицу.
– Спасибо, что рассказал мне это.
Кай окидывает взглядом мое лицо, и в его глазах вспыхивает нежная тоска.
– Спасибо, что выслушала. У меня никогда не было человека, которому я мог бы это рассказать.
– Говори еще. У тебя сексуальный голос, даже когда ты рассказываешь о своей детской травме.
Он просто качает головой, улыбается и продолжает.
– Я не сержусь на него и не скучаю, но тоскую по тому, какой была наша семья раньше. До того как умерла мама, все было так по-другому… Это труднее всего – понимать, как выглядит хорошая семья, и не иметь ее больше. Я просто пытаюсь вернуть Максу частичку того, что потерял сам.
Вот все и прояснилось. Кай стал старше. Он не хочет наверстывать упущенные вечеринки или даже вернуть себе свободу. Не стремится вспоминать о своей прошлой жизни. Он просто хочет иметь семью, которая у него когда-то была. Хочет быть достаточно достойным отцом для Макса в надежде, что тот не почувствует тех пробелов, в существовании которых убедил себя Кай.
– Ты хороший парень, Кай. Ты об этом знаешь?
Он вздыхает, издав неловкий смешок.
– Не стоит меня так уж обнадеживать.
– Я серьезно.
А я редко бываю серьезной.
В комнате темно, но мое зрение приспособилось к скудному освещению, так что я могу совершенно отчетливо различить его голубые глаза без очков, которые всегда служат барьером.
Он красивый. Действительно, он такой красивый.
Повернувшись на бок, он оказывается лицом ко мне, и его нога снова касается моей, но на этот раз он не отстраняется. Вместо этого он накрывает мои ноги своими, запутывая их между простынями.
– Единственный раз, когда я подумывал о том, чтобы связаться со своим отцом, это когда я узнал о Максе. На долю секунды мне показалось, что я должен сообщить ему, что он стал дедом.
– Но ты этого не сделал?
– Не-а. В этом не было необходимости. Этот титул вроде как сразу заслужил Монти. Хотя Макс и не зовет его так, было бы странно называть так кого-то другого.
О, мое сердце.
– Да, – выдыхаю я. – Мой отец умеет заслужить свои титулы, хотя они и не принадлежат ему изначально.
– Он хороший человек.
– Лучший из лучших.
– Хотя храпит как последний ублюдок.
Я посмеиваюсь.
Атмосфера в воздухе снова меняется, когда Кай поднимает руку и протягивает, чтобы аккуратно заправить мои волосы за ухо.
– Хотел бы я, чтобы Макс относился ко мне так же, как ты относишься к своему отцу.
Я таю от его прикосновений.
– Он так и относится. Ты очень хорошо с ним справляешься. Понимаю, ты не всегда в это веришь, но это так. Уж я-то знаю. У меня самый лучший отец на свете.
– Я беспокоюсь, что испорчу ему жизнь, если он так и будет путешествовать с командой. Я не понимаю, что, черт возьми, я делаю. Пытаюсь сделать вид, что понимаю, но я бы хотел, чтобы у меня были ответы на вопросы, как правильно воспитывать детей.
– Я бы предположила, что каждый родитель в той или иной степени чувствует то же самое. Ты окружил Макса такой любовью. Команда обожает его. Мой отец души в нем не чает. Это все, о чем ты мог мечтать.
Он выглядит так, будто хочет поцеловать меня снова, и, боже, я хочу, чтобы он это сделал. Но затем я замечаю, как Кай сглатывает, убирает руки и снова переворачивается на спину, подложив их под голову.
Я повторяю его позу, но со сложенными на коленях руками.
– Тебе удалось завершить какую-нибудь свою работу? – интересуется он.
Ого, вот это смена темы. Последние две недели я была блаженно отстранена от этой части своей жизни.
– На кухне – нет, но я прикидываю, что можно сделать, когда мы вернемся домой и я смогу поэкспериментировать в фургоне.
– В фургоне? У тебя там есть кухня?
– Да, маленькая. Ее вполне хватает.
Между нами повисает пауза.
– На прошлой неделе я искал в интернете информацию о тебе.
Я поворачиваю голову в его сторону с дразнящей улыбкой на губах.
– Только на прошлой неделе? Я знала, что ты это сделаешь, едва только вышла из гостиничного номера моего отца в тот первый день.
– Твои блюда прекрасны, Миллер. Просто произведения искусства.
В его тоне нет ни капли юмора, что не позволяет мне рассмеяться в ответ на неловкий комплимент.
Снова отвлекаясь, я смотрю на потолок.
– Так было раньше.
– А что изменилось сейчас?
– Понятия не имею. В один прекрасный день я вдруг разучилась делать на кухне самые простые вещи. Те, что удавались мне с детства. Я не смогла сделать ничего нового.
– Думаешь, это как-то связано с наградой Джеймса Бирда, которую ты получила?
Улыбка появляется на моих губах, когда я снова смотрю на него.
– Кай Родез, сколько раз ты за мной следил?
– Ровно столько, сколько нужно, чтобы понять, что ты
