чертовски важная персона.
Я качаю головой, но он только продолжает.
– Ты и есть важная персона. Весь мир со мной согласен, так что можешь сколько угодно пытаться это преуменьшать, но я прав. Ты всегда хотела стать знаменитым кондитером?
– Нет, – честно отвечаю я. – Но я всегда стремилась к новым достижениям. Быть лучшей во всем, за что я берусь. Будь то софтбол, когда я была моложе, или моя нынешняя карьера. Я всегда стремилась к достижению поставленных целей.
– Зачем?
Я выдыхаю смешок.
– Боже, если бы я знала. Именно этому учат в нашем обществе, верно? Продолжать стремиться к лучшему, вместо того чтобы находить благодарность и покой там, где мы есть.
– Ну, теперь, когда ты сделала перерыв, ты чувствуешь хоть что-то из этого?
– Благодарность и умиротворение? – я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. – Думаю, я могла бы обрести большую благодарность и умиротворение, лежа с тобой в постели, Кай Родез.
Он разражается смехом.
– Черт, ты за словом в карман не лезешь!
Я улыбаюсь, испытывая непреодолимое желание рассказать ему все. У меня, как и у него, никогда не было возможности выговориться.
– Давление, – продолжаю я. – Это очень тяжело. Оно почти душит. Когда я только поступила в кулинарную школу, у меня были планы однажды открыть собственную маленькую пекарню. Место, где люди могли бы покупать мое печенье или пирожные, а я наблюдала бы за тем, как радость отражается на их лицах, когда они пробуют первый кусочек. Но после того как я пришла в индустрию, эта цель перестала казаться достаточно масштабной или впечатляющей. Вместо этого я окунулась в мир высокого класса, и теперь мои блюда едят только критики или гости, которые платят за это невероятные деньги. Я вижу, как люди анализируют каждый кусочек того, что я готовлю, вместо того чтобы наслаждаться, и, честно говоря, мне стало трудно вкладывать такую же любовь в свои блюда, не подвергая сомнению все, что я делаю, зная, что это будет оцениваться, а не доставит удовольствие.
Тишина в гостиничном номере становится удушающей. Кай лежит всего в нескольких дюймах от меня, но я все равно не смотрю на него. Уязвимость – это чувство, от которого я предпочитаю держаться подальше. Мой образ жизни не располагает к близким и долгосрочным дружеским отношениям. Мне уже очень давно не приходилось чувствовать себя уязвимой перед кем-то, и я годами избегала самокопания.
Он обхватывает широкой ладонью мое лицо и за подбородок поворачивает к себе.
– Почему ты до сих пор занимаешься производством элитных блюд, вместо того чтобы все упростить и открыть собственную пекарню, как ты и хотела?
Я сглатываю.
– Потому что то, чем я занимаюсь сейчас, находится на другом уровне. Да, график работы просто безумный, и, конечно, работа на кухне высокого класса может быть изнурительной, но я сделала себе имя. Думаю, что другие, просмотрев мое резюме, найдут его впечатляющим.
Он смотрит мне в глаза.
– А то, что думают другие, действительно имеет значение?
Есть лишь один человек, чье мнение для меня имеет значение, и этот человек находится по другую сторону этой стены. После всего, что он для меня сделал, он заслуживает замечательной дочери. Дочери, которая преуспевает во всем, за что берется.
– Ты когда-нибудь испечешь для меня? – спрашивает Кай, когда я не отвечаю. – Обещаю не судить и не анализировать.
Я усмехаюсь.
– Сначала ты хотел, чтобы я присматривала за твоим сыном, путешествовала с тобой, а теперь я должна для тебя готовить? Боже, что еще ты хочешь, чтобы я сделала?
Его большой палец скользит по моему подбородку, прежде чем коснуться нижней губы.
– Я хочу, чтобы ты еще раз меня поцеловала. – Он смотрит на мои губы. – Мне действительно понравилось целовать тебя, Миллс.
Я без колебаний подаюсь ему навстречу, и, словно в отрепетированном танце, его рука проскальзывает между мной и матрасом, притягивая меня ближе. Наши голые ноги скользят друг по другу, и он поднимает свои над моими, чтобы притянуть меня ближе.
Я облизываю нижнюю губу, готовая к тому, что он захочет продолжения.
– Мне тоже очень понравилось целоваться с тобой.
– Но мы не можем повторить это снова.
Неважно…
– Потому что, если я поцелую тебя еще, – продолжает он, – у меня такое чувство, что мне захочется делать это каждый раз, когда я тебя увижу.
Я выгибаюсь навстречу ему.
– Не вижу в этом проблемы.
– Проблема, когда я целую тебя, в том, что это только усиливает мое желание тебя взять, а я не занимаюсь сексом без обязательств, как раньше.
– Но секс без обязательств – это так весело.
Он издает смешок.
– Да, но с тех пор, как Макс…
– Ты не признаешь случайностей.
– В моей жизни больше нет ничего случайного. Теперь у меня есть тот, кто полагается на меня и мои решения.
– Опять.
Его переполняет понимание.
– У меня снова есть кто-то, кто полагается на меня, и у меня нет времени быть эгоистом. Ты сама сказала, что скоро уедешь, а в моей жизни было слишком много людей, на которых я рассчитывал. Я не могу снова подвергнуть себя или своего сына такому испытанию.
Конечно, не может. Не тогда, когда он пытается создать для Макса прочную и стабильную обстановку, в то время как я просто хорошо провожу время, пока не вернусь к своей реальной жизни и карьере.
– Я понимаю. – Я немного отодвигаюсь, давая ему место на кровати.
– Куда ты собралась?
– Даю тебе место. Ты только что сказал…
– Люди могут обниматься.
Мои брови взлетают вверх.
– Обниматься?
– Да, обниматься. Или ты никогда не слышала этого слова?
Я делаю паузу, колеблясь.
– Ты никогда раньше не обнималась? – спрашивает он.
– Нет. Я обнимаюсь с твоим сыном. Я просто никогда…
– Ты что, никогда раньше не обнималась с мужчиной?
– Мы можем перестать произносить слово «обниматься»? В твоих устах оно звучит как-то неправильно. Ты огромный и горячий, и за последние тридцать секунд ты произнес слово «обниматься» больше раз, чем я за всю свою жизнь.
На его губах появляется понимающая улыбка.
– Миллер Монтгомери, ты холодная, одинокая женщина. Иди сюда и обними меня.
– Перестань говорить «обними»!
Он тянется ко мне, но я дразняще отстраняюсь.
– Обними меня, Миллс.
– Отодвинься от меня! – Я извиваюсь на матрасе.
Смеясь, он тянется за мной, пока, наконец, я не отказываюсь от своей жалкой попытки бегства.
Его гигантское тело обхватывает мое, и я инстинктивно обхватываю его ногами. Как только его бедра оказываются в колыбели моих, наши улыбки исчезают.
Он приподнимается на руках ровно настолько, чтобы я могла видеть, что его внимание снова приковано к моим губам.
– Кай, – я сглатываю, проводя кончиками пальцев по его прессу, вырисовывая на нем бесконечные линии.
Его живот сжимается, я делаю резкий вдох, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы не приподнять бедра и не прижаться к нему в надежде почувствовать именно то, что мне до смерти хочется почувствовать.
Он хочет меня поцеловать. Я хочу, чтобы он меня поцеловал. А еще я очень хочу сбросить те несколько слоев одежды, которые разделяют нас там, где соединяются наши тела. Но по его измученному выражению лица я понимаю, что он ругает себя за то, что хочет меня, и хотя иногда я подвергаю его этой пытке, потому что это забавно, я не могу дать ему то, что он так жаждет получить. И после того, что он мне рассказал, становится ясно, что он не сможет держаться отстраненно, как я.
– Хорошо, – говорю я, снимая напряжение. – Я обниму тебя, но только потому, что не могу допустить, чтобы ты из-за этого ревновал меня к своему сыну.
Он морщит лоб от сожаления и облегчения, что ситуация не обострилась.
Кай переворачивается на спину, широко раскидывает руки и кладет мою голову себе на грудь. Я ложусь, обнимая его за талию.
Для меня это в новинку. У меня никогда раньше не было отношений, и я не из тех, кто задерживается после знакомства, но с ним… На удивление, я не испытываю отвращения.
– Ты заставляешь обниматься каждую женщину, которая делит с тобой постель?
– Я не могу сказать, когда в последний раз делил постель с женщиной.
Я поднимаю глаза, чтобы понять, о чем, черт возьми, он говорит.
– Не могу сказать, когда в последний раз был с кем-то.
