обеспокоенность правительств. В один и тот же год в разных странах проявились признаки войны между правительствами и цифровыми экосистемами, причем самым болевым моментом столкновения стали, конечно, новые криптовалюты. Потому что именно в этом правительства увидели покушение на их монополию в денежной эмиссии, которая последний век считалась непререкаемой. И российский Центральный банк, и Федеральная резервная система США отказали Павлу Дурову в возможности реализовать свой проект криптовалюты. В это же время глава крупнейшей китайской цифровой платформы Джек Ма был своим правительством оштрафован запретом эмиссии на 50 миллиардов долларов и вынужден клясться в верности партии и правительству, что, правда, похоже, не помогает ему наладить отношения с государством. По другую сторону океана Марк Цукерберг предстал перед комитетом Конгресса, где ему задали простой вопрос: «Закон Шермана читали?» (Это главный антимонопольный закон, с которого началась вся антимонопольная деятельность.) «Сейчас будем делить вашу империю».
Цифровые системы нашли, как им казалось, свой ответ на давление государства, пригрозив создать метавселенную, то есть цифровой мир, который простирается над государствами и их регуляциями. И действительно, в цифровых экосистемах задействованы сотни миллионов человек. Эти цифровые граждане имеют конституцию в виде пользовательского соглашения, которое поменять нередко труднее, чем конституции некоторых государств. Впрочем, государство ищет и другой способ конкуренции с растущими цифровыми экосистемами, а именно пытается создавать свои цифровые платформы. И здесь наиболее известен успех, который привел в кресло премьера России Михаила Мишустина, создавшего самую эффективную в мире цифровую систему налогового администрирования. Почему главе Федеральной налоговой службы и его команде удалось опередить своих многочисленных глобальных конкурентов? Он перевернул постановку задачи. Если конкуренты старались отследить движение денег, то Михаил Мишустин строил систему отслеживания движения товаров и услуг, исходя из того, что притворная сделка – это сделка, в которой товары и услуги не приходят в движение. С одной стороны, большой успех. С другой стороны, через структуру потребления правительство практически получает портрет каждого из нас, а значит, возможность влиять на наше поведение, зная, кто мы, что мы, что любим, что не принимаем. И поэтому конкуренция частных цифровых экосистем и государственных цифровых платформ – это фактически конкуренция за разные образы будущего. Да, многие обвиняют цифровые экосистемы в том, что они стали монополиями, и это правда. Монополии могут возникать конкурентным путем, когда успешное предприятие занимает значительную долю рынка и получает возможности манипулировать ценами, управлять спросом. Это, конечно, неприятно. С другой стороны, цифровые государственные системы чреваты иным неприятным последствием: контролем поведения отдельного человека – цифровым тоталитарным государством. Китайская Народная Республика далеко прошла по этому пути и уже провела эксперименты с так называемым социальным рейтингом в Пекине и Шанхае, когда человек штрафуется ограничением своих прав и возможностей за неправильное, с точки зрения государства, поведение. Кому что больше не нравится – доминирование на рынке монополий или контроль государства над поведением гражданина, – это каждый выбирает сам. С моей точки зрения, первое менее опасно, потому что конкуренция сохраняется. И в той степени, в которой она сохраняется, мы имеем определенные возможности влиять на цифровые экосистемы.
Взаимоотношения частных цифровых систем и государства будут оставаться сложными. Потому что, с одной стороны, хорошо было бы ограничить цифровые монополии, но ведь именно эти цифровые монополии находятся на фронтире. Они создают искусственный интеллект и конкурируют с другими цифровыми системами, которые в противном случае придут на наш национальный рынок, поэтому здесь мы будем видеть и кооперацию государства с цифровыми экосистемами, и борьбу. И думаю, что это на десятилетия.
Что для нас главное в происходящем? Мы стали экополитическим активом и уже не в качестве работников, а в качестве персон, обладающих некоторым набором свойств, что выражается в наличии персональных данных. Персональные данные – это основа и больших данных, любимого поля для искусственного интеллекта, и личного профиля, которым живо интересуются как цифровые монополии, так и государство. В терминах институциональной теории возникает вопрос: чьи это цифровые данные? Кто является собственником моей цифровой тени? Это драматический вопрос. Я хочу напомнить сказку Ханса Кристиана Андерсена «Тень», воплощенную еще в прекрасной пьесе Исаака Шварца, где главной проблемой было: можем ли мы вернуть свою тень, можем ли мы сохранить ее в положении тени или эта тень начнет управлять нами? Известна ли нам формула «Тень, знай свое место»? Можем ли мы ее повторить?
Казалось бы, самый простой способ осуществления своей собственности на свои персональные данные – это действия самого человека по защите таких данных. Но, к сожалению, для этого нужно постоянно менять логины и пароли, причем не записывать их, а хранить в уме. После ковида весь мир наблюдал трагическую историю, когда скачок курса биткойна сделал многих людей миллионерами, но миллионеры так и не стали миллионерами, они забыли свои пароли или логины, и их богатство оказалось от них отделено.
В мире есть несколько позиций по поводу того, чьими являются персональные данные и как их надо защищать. Например, в США полагают, что персональные данные – это собственность человека, но не считают необходимым создавать новые институты для защиты этих данных, потому что, с точки зрения американцев, два достижения американской институциональной системы – наличие конкуренции и суда – вполне решают проблему. Вам нанесли ущерб в пользовании вашими данными? Подавайте в суд. Вам не нравится деловой партнер, который злоупотребляет знанием ваших персональных свойств? Смените партнера. Но, к сожалению, высококонкурентный рынок и сильная судебная система встречаются не во всех странах. Да и судебная система слишком дорога для того, чтобы по каждому случаю человек использовал ее для защиты.
Китай решает проблему другим способом. Защищая законами потребителя от манипулирования компаний, государство сосредотачивает у себя персональные данные, фактически объявляя их своей собственностью. И это очень важный ресурс для ускоренного развития искусственного интеллекта. Но его последствием, конечно, будет господство государства, контролирующего искусственный интеллект. Европа в поиске институтов, защищающих персональные данные человека, продвинулась, пожалуй, более всего. Там обеспечено и право на забвение – на уничтожение тех данных, которыми государство могло пользоваться в период, скажем, пандемии. И согласие на оперирование персональными данными, что существует и в России тоже. Однако соблазн будет толкать правительство на то, чтобы в меньшей степени использовать такие институты, потому что, если персональные данные хорошо защищены, они не поступают в оборот на цифровых платформах, не становятся частью больших данных, что замедляет экономическое развитие. В противном случае нужно было бы придумать многочисленные стимулы, которые побудили бы человека передавать эти персональные данные в цифровые системы. Есть, правда, еще один вариант, который пока нельзя считать полностью достоверным. Павел
