волнами чудовищной муки. Он лежал там, где упал, на сухой хвое, и из уголков его растянутых бескровных губ вытекала жидкая розовая пена. Он сжимал зубы, пока они не треснули и не сломались, он царапал пальцами землю, пока они не покрылись кровью. Его спина выгнулась и разделилась на тридцать позвонков; каждый позвонок отделился от других, таща за собой клочья нервов, кровеносных сосудов и всего вещества жизни.
Он умирал. Значит, вот каково это – умирать.
Тот, кто еще вчера был Адамом, заплакал. Внутри него разверзлась огромная, зияющая расщелина, холодная и бездонная, и он схватился за это небытие, за эту пустоту, чтобы она поглотила его и забрала боль. Он готов был броситься в этот мрак, если это означало, что он больше не будет чувствовать боли.
Потом он услышал эхо голоса, до того как услышал сам голос. Свистящие грани этого голоса ползли вверх по стенам зияющей внутри него ледяной бездны, выныривая в виде струек, как дым. Слова слагались в голове странным образом, слоги складывались не в том порядке, звуки выходили задом наперед, но он все равно слышал и понимал.
Здравствуй, Адам.
Парень-нежить, еще вчера бывший Адамом, попытался закричать, но не смог, потому что его горло было сдавлено болью, и из него вырвался только тихий сдавленный звук. На лбу выступили вены, на шее, словно канаты, взбухли сухожилия. Боль была жгучей, слепящей.
Голос обратился к нему снова, он был как луч белого солнечного света, прорезающий вечный мрак.
Теперь уже недолго…
Парень-нежить стиснул зубы так, что они превратились в порошок, и почувствовал, как в изорванных гнездах вырастают новые, жемчужно-белые и острые как бритва. Раздавалось гудение – он слышал, как части его тела опять спаиваются вместе, превращая его во что-то более крепкое и более ужасное, чем он когда-либо мог представить.
Когда это закончилось, парень-нежить почуял запах крови, поднимающийся от земли вместе с влажностью железистыми волнами. Вдалеке он видел потухающий свет, окруженный тьмой, бренной и красной. Он был голоден, очень, очень голоден.
Его ноги, похожие на стебельки, не производили ни звука, неся его во тьму.
* * *
Солнце опускалось все ниже и ниже, пока не зашло за деревья и не исчезло совсем, потопив маленький городок в чернильной мягкой тьме. Поначалу Паркер хотел исследовать его, поискать следы пребывания своего отца, может быть, опять найти вырезанные на дереве инициалы, но уже начинало темнеть. Лучше заночевать здесь и осмотреться с утра. Он не хотел этого признавать, но от мысли о том, чтобы блуждать по этому городку после наступления темноты, его мороз пробирал по спине.
Завтра. Он осмотрит этот город завтра. А эту ночь он проведет в маленьком домике у ворот, где имелись две комнаты: гостиная и пыльная, окутанная паутиной спальня. Сбоку от двери висела именная табличка, на которой была вырезана фамилия хозяев дома – ХЭРРОУ.
Устраиваясь в углу гостиной, Паркер отодвинул листья, устилающие пол, и развернул спальный мешок на голых досках. Ему пришлось с помощью топора оторвать доски, которыми была заколочена дверь. Воздух в домике был затхлым, стены покрыты плесенью, крыша сгнила, но на одну ночь сойдет.
Паркер улегся поверх спального мешка, чувствуя, как каждый сустав его тела хрустит от облегчения, затем порылся в рюкзаке, нашел маленький фонарик и осветил комнату белым светом, от которого на стены легли извитые тени.
– Наверное, здесь не стоит разводить костер, да? – спросил Нэйт из дальнего угла комнаты; призрак ходил взад-вперед, крутя головой в свете фонарика.
– Наверное, да.
– Жесть.
– У нас же есть свет, – сказал Паркер. – И тебе теперь не нужно тепло, верно?
– Не знаю. Просто… костры успокаивают, да? От них веет безопасностью. Если где-то горит костер, значит, где-то есть люди, тепло, еда. Ты ведь помнишь, что такое еда?
У Паркера заурчало в животе. Да, он помнил, что такое еда. Он ел вчера, и с тех пор прошло уже достаточно времени, чтобы проголодался. Ему надо было захватить с собой какую-нибудь еду – батончик с мюсли или что-то в этом духе. Он мог бы положить съестное на дно своего рюкзака, и никто бы ничего не узнал. За последний год он просек, как прятать вещи: его мать могла бы поучить этому других.
Его родители никогда особо не пили, но в последние месяцы Лори, его мать, здорово нажимала на спиртное. Началось с малого, и, чтобы что-то заметить, надо было внимательно присмотреться – еще один бокал вина, выпитый за ужином, а иногда два бокала или три. Но затем Паркер стал замечать, что в их маленькой кухне с полки исчезает все больше и больше бутылок, а на следующий день они появлялись в баках для мусора, уже пустые, заваленные сверху слоями смятых газет. Как будто она могла кого-то обмануть.
Какое-то время Паркер думал, что речь идет только о вине, но на рождественские каникулы мать попросила поискать в ее сумке сотовый телефон. Он нашел телефон, но там же обнаружил полупустую бутылку джина «Гилби» – это была первая такая бутылка, но далеко не последняя. После этого Паркер находил маленькие пластиковые бутылочки джина везде – в ее столе со сдвижной крышкой, в карманах ее куртки или среди банок в кладовке.
Ей он об этом не говорил. Что он мог сказать? У него не находилось слов, чтобы описать то, что он чувствовал, и он даже не был уверен, что мать станет его слушать, если он попытается что-то сказать. Она потеряла себя, она все глубже и глубже погружалась в темноту, которая сгустилась в ее душе, после того как пропал отец. Лори все еще выглядела как его мать, разговаривала как его мать, а и в те дни, когда у нее бывало прояснение, даже вела себя как его мать, но она больше не была его матерью. Это читалось в ее глазах, в них тлел какой-то кашицеобразный, похожий на яичницу-болтунью свет, смотреть на который слишком долго было противно. Это чувствовалось в ее дыхании, в запахах можжевельника, пластика и перегара, которые настигали его каждый день и вечер, а иногда прямо с самого утра, еще до того, как он уезжал в школу. Он видел это в дрожи ее рук на кухне, до того как она выпивала свою чашку кофе, хотя и делал вид, будто ничего не замечает.
Как-то раз в субботу пару месяцев назад мать заметила, что он смотрит на нее, когда она отвинчивала крышку одной из этих маленьких бутылочек, что обычно раздают
