в самолетах, и выливала в кофе. Она не попыталась назвать это лекарством, нет, никакой подобной хрени. Она вообще никак это не назвала, а просто стояла с бутылочкой в руке, делая вид, будто не наливает в свой кофе спиртное, будто в руке у нее вообще ничего нет. Паркеру был знаком этот ход, да и, по правде говоря, он ожидал этого. Молчание всегда было ее любимым оружием, ее мечом и ее щитом. Так что нет, она ничего не сказала на этот счет. Вместо этого она просто смотрела ему в глаза, пока каждый из них пытался понять, что знает другой.
Спустя долгую томительную минуту мать попыталась обратить это в шутку, и ее смех прозвучал так деланно, так вымученно, что Паркеру захотелось закричать. Но он не закричал – он кивнул, улыбнулся и сделал вид, будто все нормально. Будто все хорошо.
Он даже не попрощался с ней, перед тем как вышел из дома вчера утром. Хотел попрощаться, но она спала, свернувшись на мятой, пропитанной потом простыне, в футболке и нижнем белье, в спальне, дверь которой была наполовину открыта, словно сломанная челюсть. Ему хотелось разбудить мать, сказать, что он любит ее, но в последнюю секунду он решил этого не делать. Эта полуголая женщина, едва накрытая одеялом, не была его матерью. Просто какая-то чужая женщина в ее коже.
Откуда-то издалека до Паркера донесся тихий свист, и мгновение спустя в ветхий домик проник ветер, насквозь пронизав его холодом, несмотря на одежду. Он повернулся на бок в своем спальном мешке и заметил, что Нэйт наблюдает за ним немигающими глазами, еще более темными из-за полумрака.
– О чем ты думаешь, Паркер?
Паркер покачал головой:
– Ни о чем.
– Не похоже, что ни о чем.
– Да. Нет. Извини. Ты что-то сказал?
Нэйт покачал головой, и его толстые щеки заколыхались.
– Нет. Просто мне показалось, что на минуту ты унесся мыслями куда-то далеко.
– Думаю, так оно и было.
– А куда?
На секунду Паркеру захотелось солгать, но он не сделал этого:
– О моем доме. О матери.
– Ты думаешь, она скучает о тебе?
Паркер пожал плечами:
– Сомневаюсь, что она вообще заметила, что меня нет. Мои проблемы до нее больше не доходят.
– Жесть.
– А как насчет тебя?
Нэйт заерзал:
– Что насчет меня?
– Как ты думаешь, твои родители беспокоятся?
– Вообще-то Даг и Кэти ни о чем особо не беспокоятся, – сказал он. – Но, думаю, в последние тридцать шесть часов они, возможно, пересмотрели свои взгляды. И не такое бывало, верно? Иногда случаются весьма странные вещи.
– Например, то, что твои родители беспокоятся о тебе?
Нэйт ухмыльнулся и изобразил пальцами, что стреляет в него из пистолета:
– Вот именно.
Паркер подумал, что это похоже на правду. Он видел родителей Нэйта только два или три раза с тех пор, как подружился с толстяком. Казалось, у них всегда все было в порядке. Ну, может, они были немного отстраненными… даже, пожалуй, он мог бы назвать их холодными. Как будто им хотелось находиться где угодно, только не там, где они были.
– Ты скучаешь по ним?
Нэйт фыркнул:
– Не знаю. Вряд ли. Тут мало о чем можно скучать. В последние несколько лет мы трое в основном общались с помощью телефонных сообщений.
– И ты не возражал?
– Так было проще. Для всех нас было проще, что нам не приходилось разговаривать друг с другом.
Паркер ощутил холодный укол в сердце.
– А мне не хватает бесед с моей матерью, – признался он.
Между ними повисло неловкое молчание.
Нэйт опустился на колени, зажав руки между колен:
– Послушай, ты устал. Я это понимаю. Просто постарайся поспать, ладно? От тебя никому не будет пользы, если ты превратишься в зомби. Завтра утром мы сможем начать все заново. Мы всё здесь осмотрим, когда станет светло, и, быть может, взглянем, что собой представляет эта старая церковь за деревьями.
Паркер потер глаза и нос. Несмотря на нарастающую в груди печаль, он чувствовал, что его вот-вот сморит сон. Он зарылся еще глубже в свой мешок и застегнул молнию, стараясь сохранить тепло.
– Нэйт.
– Что?
– Ты будешь здесь, когда я проснусь?
Его мертвый друг посмотрел на него с другого конца комнаты, положил руки на толстые колени и кивнул:
– Я не собираюсь никуда уходить.
– Хорошо.
Больше Нэйт ничего не сказал, и Паркер выключил фонарик, погрузив комнату в полную темноту. Он снял с переносицы очки, сложил их, но не смежил век, потому что, несмотря на сонливость, пока не хотел. Лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к ветру и шуму леса. Интересно, по-прежнему ли Нэйт сидит здесь, в углу комнаты, уставившись на него своими немигающими глазами, которые кажутся такими живыми? Может, именно это и есть смерть – непрерывное пребывание в полном сознании, когда ты не можешь ни спать, ни есть, ни касаться чего-либо, чтобы скрасить однообразие… Когда ты вечно бодрствуешь, не имея возможности заснуть.
Если это и есть смерть, подумал Паркер, то это здорово похоже на ад.
Сознание начало уходить, словно волны отлива, и он мало-помалу начал погружаться в сон. Волны были теплыми и успокаивающими, беззвучными и темными, и он отдался им.
Но…
Из самых темных глубин сознания Паркера всплыла мысль, точно гроб, отцепившийся от морского дна и поднявшийся на поверхность с шипением ядовитого гнилого воздуха.
Я не говорил ему про церковь.
После этого Паркер еще долго лежал с открытыми глазами.
* * *
Джош продолжал подбрасывать в огонь ветки, пока Ники лежала на боку, делая вид, будто она спит в своем спальном мешке. Хлоя не знала, что между ними произошло, пока она была без сознания, но это явно было что-то скверное. Они не разговаривали друг с другом, разведя костер; черт возьми, они почти не разговаривали и с ней, Хлоей, хотя и делали вид, будто это не так. Ники раздала еду – еще один жалкий ужин из холодного печенья «Поп-Тартс» и раздавленных картофельных чипсов. Вскоре после этого Хлоя заснула опять, заснула с относительной легкостью, но во сне ее поджидали кошмары.
* * *
Она проработала у Гэндерсов почти три месяца, когда к ним в дом начал захаживать пастор. Она, Мэри Кейн из Ипсвича, двадцати лет от роду, выросла в бедности, как и ее родители и родители родителей. Мэри вообще считала удачей, что ей удалось найти место служанки, а то, что она поступила в услужение к таким добрым и великодушным людям, как Гэндерсы, было еще большим везением. Они были добрыми
