class="v">Ещё не в силах приподнять,
Пополз…
Беспомощно глядела
На них неопытная мать, —
Все, друг за дружкой, лезли на пол,
И расползались по углам,
Уже на мух махали лапой,
Уже не доверяли нам…
II
Мила, кругла кошачья рожа,
Мягка, пышна хвоста краса.
Кошачий нрав!
Он мне дороже
Холопской преданности пса.
В пещеру каменного века
Простая кошка среди дня,
Не побоявшись человека,
Пришла и села у огня.
Пришла и песенку запела
И даже ласки их терпела,
Всё позволяя до поры…
Её ли когти не остры?
И можно в том не сомневаться,
Что, преподав благой пример,
Учила кошка умываться
Неряху – жителя пещер.
И не она ль
В часы привала
На безопасной вышине
Уроки грации давала
Его нечёсаной жене?
В зверинце матери-природы
Мы вместе прожили века.
Так подружились две породы;
Привычка,
Как любовь, крепка.
III
Котята собраны в дорогу,
Тепло закутаны в платки, —
Торчат носы, усов немного
И длинной шерсти завитки.
Вертелась кошка под ногами,
Тревожилась, котят звала.
Ушли.
Она осталась с нами.
Всю до последнего угла
Квартиру тихо обошла.
Нигде не спрятаны!
От стула
След вёл к дверям.
К дверям прошлась.
И под комод в последний раз
Вся напружинясь, заглянула,
Мяуча тихо.
Вот с размаху
На стол вскочила,
Свет темня,
Под лампой села на бумагу
И поглядела на меня
С такой тоской…
Мне стыдно было…
Потом уснула. И забыла.
5 февраля 1940
Двое
Непонятна ли, проста ли
Горечь песенки такой? —
Двое рядом вырастали
За туманною рекой.
А когда пора минула
И забыло детство их, —
Воля крылья развернула
За спиною у двоих.
Если вместе вырастали —
Путь один и жизнь одна.
Восемь суток пели дали
В рыжих скалах Кильдина;
И ушла на Север шхуна.
Сколько лет? – Не сыщешь след…
Малярийные лагуны,
Лунный камень-амулет.
Всё забудется: Гавайи,
Деревень болотных сваи,
Сон с арканом в головах,
Голубые попугаи
На Молуккских островах.
Но в сердцах умрёт едва ли
Голос памяти иной,
Если двое вместе спали
Под дерюгою одной;
И хрипел в бреду тифозный,
А другой, судьбой храним,
Под скалой, в дыре морозной,
Телом грел его своим.
Только крови запах пресный —
Рот, изъеденный цингой…
Только
Не было им тесно
В той могиле снеговой;
Только, может, поседели,
Да и то не от забот…
А ещё через неделю
Простучал рыбачий бот;
И весенней синевою
На краю родной земли
Лёгкие и злые – двое
Вместе на́ берег сошли.
Снова дальняя дорога
В заревом легла дыму.
Да вдовица-недотрога
Подмигнула одному.
Нет, не тесен дом сосновый, —
Свадьбу кончили гульбой, —
– Оставляй, хозяин новый,
Друга старого с собой;
– Пережили смерть и стужу,
Не прощаться же теперь…
Но жена,
Взглянув на мужа,
Распахнула настежь дверь…
Низкие созвездья юга,
Призрачные звоны льда,
Юность мира,
Голос друга —
Всё померкло навсегда.
Только помню деревянный
Дом,
где стало тесно трём.
На панели,
в луже,
пьяный
Загорал под фонарём;
Шла гармоника,
икая,
Охрипая не впервой…
И была тоска такая —
Хоть в колодец головой.
15 марта 1940
«Что в душу западает? – Не года…»
Что в душу западает? – Не года.
Они пройдут, как облаков гряда,
Как по оврагам талая вода:
Беспамятно. Надолго. Навсегда.
Но, словно вспышку молнии в ночи,
Мы некий день пред всеми отличим,
И, погрустнев, притихнем, замолчим:
В нём всё, чем жили, ставшее ничьим.
А мне всё чаще видится заря
Над полым яром – чашей янтаря,
И старый дом, как шлем богатыря,
В шиповнике, в султанах купыря.
Горела лампа. В тонкое стекло
С разлёту жук ударил тяжело
И замолчал. И в комнату втекло
Апрельской ночи мягкое тепло.
Две тучи, повстречавшись на ходу,
Зажгли над садом синюю звезду,
Запахло полем – первый раз в году,
И соловей загрохотал в саду.
Апрель, апрель! Начало вешних гроз,
И грустное, и милое до слёз:
Ночь. Березняк и пруд. И шорох лоз.
И девушка, одна, среди берёз.
Не здесь ли мне решилось? Не тогда ль
Открылась предо мной вся жизнь, вся даль,
Всё, с чем и жить, и умереть не жаль, —
Любовь моя, и радость, и печаль.
Я это чувство Родиной зову,
Оно – как жизнь, как сон мой наяву,
С любовью первой, с горлинкой во рву,
С литым дождём, упавшим на траву.
И каждый миг со мною вечер тот —
Далёкий, давний… Он всегда живёт,
Гудит жуком, черёмухой цветёт,
Апрельским ветром бродит у ворот,
