обращена к подземным мистическим корням сущего, которой индивид реально соединяется с единым человечеством, мировой душой, и загадочное, мистическое переживание общечеловеческой солидарности есть голос, доносящийся на поверхность из глубины [Булгаков 1905][261].
Далее будет видно, что их представление о человеческом достоинстве заключалось не столько в законодательном закреплении некоторых прав и свобод, сколько в раскрытии связей между существованием индивида и мистической сущностью мира.
4.2.1.2. Самоуправление
У идеи позитивной свободы и ответа на вопрос «Кто управляет мною?» есть четкие политические коннотации, поскольку речь здесь идет о политическом устройстве общества, дающем возможность индивиду жить автономной жизнью. Если обязательства, которые государство имеет перед своими гражданами, имеют по большей части индивидуалистический характер, позитивная свобода может принимать форму коллективизма, когда для ее достижения требуется участие в коллективной деятельности. Однако, как было сказано во введении, такой подход к самоуправлению может парадоксальным образом привести к тому, что одна социальная группа будет во имя свободы угнетать другую. В результате либеральная поддержка демократии иногда сопровождается страхом перед «тиранией большинства» и тревогой из-за того, что, если демократическая форма правления будет установлена в политически необразованном обществе, его граждане не будут обладать достаточной информацией для принятия обдуманных решений. Хотя самые либерально настроенные авторы «Вех» настаивали на том, что демократическое правительство сможет защитить сферу негативной свободы, которую они считали важнейшим элементом построения гражданского общества, другие веховцы считали, что конституционная демократия в принципе неспособна дать им ту разновидность свободы, которая была их главной целью.
Веховцы много писали о том, в какой степени демократическое общество можно считать самостоятельным с учетом итогов Революции 1905 года. Так, Булгаков в 1910 году писал в «Московском еженедельнике» о царившем в то время деспотизме и о том, что население было деморализовано демагогией и классовой ненавистью [Brooks 1973: 35][262]. Настороженность в отношении массового общества и страх перед «бескультурьем» и интуитивным мировоззрением большинства внушали авторам «Вех» еще большую тревогу в связи с возможными бедами, которые может повлечь за собой бесконтрольная власть народа. В целом веховцы были согласны с тем, что революция должна была закончиться после издания Октябрьского манифеста, и предупреждали, что дальнейшая конфронтация приведет только к еще большему расколу между правительством и российским обществом [Струве 1909а: 135, 136, 138; Франк 1956: 215, 222]. В свете этого они призывали российскую прогрессивную общественность позаботиться о сохранении некоторых элементов власти, которые сформировались в течение столетий и имели определенный символический смысл. По их мнению, борьба против существующего строя была не только контрпродуктивна, но и глубоко ошибочна, так как угрожала разрушить тот фундамент, поверх которого можно было возвести новое общественное здание.
В принципе, эта точка зрения не была несовместимой с позицией кадетов и их приверженностью принципам политического плюрализма и верховенства закона. Так, Изгоев и Кистяковский подчеркивали как достоинства свободного политического общества, так и необходимость ограничительных мер, которые защитят индивида от произвола со стороны демократического правительства[263]. Франк и Струве восхищались способностью западных демократий находить баланс между требованиями общества и нуждами индивида, однако их убежденность в существовании связи между культурой, порядком и дисциплиной привела их к идее того, что на раннем этапе целесообразным строем является «аристократический деспотизм, безграничная власть лучших и умнейших над толпой» [Струве, Франк 19056:177]. Тот и другой были горячими сторонниками поступательных и медленных изменений в общественном укладе и традициях, утверждая при этом, что для сохранения политической стабильности, пока сознание «народных масс» постепенно не поднимется на новый уровень, Россия нуждается в сильной государственной власти.
В отличие от упомянутых выше мыслителей, Бердяев, Гершензон и Булгаков скептически относились к идее политического плюрализма и (каждый по-своему) отстаивали ту точку зрения, что политический процесс может со временем (при правильных обстоятельствах) завершиться полной гармонией между человеком и обществом. Булгаков, наименее утопический мыслитель из них всех, писал: «Разделение на партии, основанное на различиях политических мнений, социальных положений, имущественных интересов, есть обычное и общераспространенное… неизбежное зло», которое нарушает духовное и культурное единство нации [Булгаков 1909: 65][264]. Гершензон выступал за то, чтобы жить, воспринимая «все воздушные токи единой и целой Божественной истины», и называл славянофильскую концепцию «органической цельности народного бытия» как источника высшей образованности страны «лучезарным идеалом» [Гершензон 19096:73,86–87].
Однако, о какой бы форме общественного устройства и самоуправления ни шла речь в этих текстах, в них далеко не всегда находилось место для концепции негативной свободы, то есть возможности граждан действовать по своей воле.
4.1.2.3. Культура
Как было показано выше, в вопросе о развитии личности веховцы придерживались позитивистских позиций и в отношении прав человека, и в том, что касалось самоуправления, однако центральное место в их видении мира занимала культура. Составители «Вех» настаивали на том, что в каждом обществе существует своя особая культура, дающая индивидам представление о нравственности, и что именно эта культура учит их тем понятиям и ценностям, благодаря которым они могут принимать осознанные и самостоятельные решения[265].
В 1905 году в издаваемом ими журнале «Полярная звезда» Франк и Струве изложили свою философскую позицию, согласно которой сохранение культуры и уважение к ней являлись неотъемлемыми элементами свободы[266]. В статье «Очерки философии культуры» они дали такое определение этому феномену:
Культура есть совокупность абсолютных ценностей, созданных и создаваемых человечеством и составляющих его духовно-общественное бытие. В сознании человечества живет ряд вечных идеалов, таких как истина, добро, красота, святыня, подвигающих его на творчество научное, художественное, моральное и религиозное. Плоды этого творчества, все духовные приобретения, сменяющиеся работы поколений, образуют живую атмосферу сознательного бытия, постепенное воплощение абсолютного идеала в собирательной жизни человечества [Струве, Франк 1905а: 110][267].
В таком понимании культура представляет собой важнейшую одухотворяющую силу, которая дает толчок саморазвитию индивида, обеспечивая связь между абсолютными идеалами и творчеством. По мере того как индивиды прилагают усилия, чтобы реализовать абсолютные ценности эмпирическим образом, их сознание растет и развивается, что, в свою очередь, может привести к общественному прогрессу.
Для Франка и Струве культура была эксплицитно связана с гарантией негативной свободы. В 1905 году они писали: «Простор для духовного творчества, безусловное признание за каждой личностью права созидать идеал и действовать во имя его, образует принцип, непосредственно указуемый самой идеей культуры». Поскольку личность является «единственным творцом и носителем абсолютных ценностей», единственным проводником, с помощью которого эти ценности могут быть претворены в жизнь в реальном мире, Франк и Струве делали вывод, что «свобода личности есть первое и существеннейшее условие культуры» [Струве, Франк 19056:171][268]. Постулируя связь между культурой
