class="p1">Петя, хмурый и одетый по-граждански, идет до своего дома пешком. Он с детства верит заветам, которые велят держаться поодаль от общества – жить в себе, закрываться, убегать и отворачиваться, – и сколько бы он заветы эти ни нарушал, всегда к ним неосознанно возвращается уже по собственной воле. Раньше – как же тяжело было его матери с ним! Непоседливый, неконтролируемый, совершенно не похожий на остальных… Притом от природы – копия истинного воплощения озера Топь, ежели бы тот был обычным мужчиной, – высокий, тонкий, как водная гладь, и светловолосый, как отблески солнца. Пророчили, что он станет жрецом в своей общине и возглавит навский круг, оберегающий озеро от всякой напасти.
И если бы всякая магия существовала, если бы можно было действительно махом руки защитить отчий дом и возвыситься над озером в ореоле праведника, Петя не шел бы тропой оледеневшего мартовского снега в никуда. Десяток километров, и он упрется в забор, а за забором – жизни для Пети нет.
Сбоку послышался свист. Петя понурил голову сильнее, пряча шею в воротник куртки, и ощутимо, до боли ссутулил плечи. Вот о чем еще стоит рассказывать на уроках краеведения – здесь никому не безопасно.
Сейчас Пете искренне страшно, потому что по стене заброшенной многоэтажки угрожающе тянутся тени мелких злодеев. Это не Стая, бездушно затоптавшая какую-то непокорную собаку, и не революционеры, мирно расхаживающие по подворотням, чтобы разбросать свои листовки, – есть более опасная и неуправляемая сила, сбившаяся в кучу и разыскивающая, на ком бы выгоднее отыграться. Их можно назвать обиженными, ведь они вечно твердят о мести. Их кожа поросла панцирем рубцеватых шрамов – порезы, ожоги и прочие неприятности покрывают тело каждого. Их мысли грязны и неразборчивы, а шаги, взмахи, удары – резки, точны, сильны. Гул усиливается, и топот ног по раздолбанному асфальту сильнее и сильнее начинает давить на уши.
Петя сворачивает в сторону, прячется в проулке, не желая сталкиваться со своим внезапным кошмаром лоб в лоб. Ускоряет шаг, и воротник, плотно прилегающий к шее, затрудняет дыхание. Жабры, эти чертовы жабры! Едва ли не последнее, что делает его родным тому топскому омуту сумасшедших. Там семья, алтарь святости, живительная сила – все это Карпов оставил позади. Сейчас он не оборачивается к возможным обидчикам, от которых сам должен защищать. Трус.
Страх цепляет, подталкивает палками в спину, вынуждает на ровном месте спотыкаться. Путь до служебного дома теперь длиннее на километр, и идти приходится узкой, неосвещенной дорогой – на час дольше, значит, на час меньше спать. На мгновение Петя замирает и прислушивается. Разобрать ничего не может, слухом слаб.
Посреди заковыристого переулка Карпов обнаруживает себя одного – ни бойцов за права, ни хулиганов, ни друзей – никого. Пусть по улице гуляет степной ветер, продувающий ненадежно закутанное тело насквозь, ощущаются те бетонно-проволочные стены, крепко сжимающие город в тиски. И самого Петю, и несчастную скучающую продавщицу единственного на районе круглосуточного магазина, и даже последнего неспящего алкаша, просящего у нее в долг.
Карпов в спор их не вмешивается, не на службе. Он зашел в магазин, лишь бы спрятаться от непогоды, и намерен выйти из него, как только решит, чем себя сегодня отравить. Берет себе водку, соленую соломку, сырок плавленый с комичным названием «Дружба» и печеночный паштет – неизвестно, что из выбранного сегодня навредит ему сильнее. Продавщица лениво подает ему и то, и другое, и третье и предлагает взять еще хлеба, чтобы без сдачи.
– Сколько? – мрачно спрашивает Петя, с толикой жалости нащупывая несколько сотен в кармане брюк.
– Шестьсот пятьдесят.
Алкаш возмущенно отзывается: «Задрали цены, сволочи, теперь даже продукты первой необходимости по цене золота. А пенсия – три тыщи». Говорит, аж стонет от горести. Петя терпеливо вздыхает, хоть и сам должен кричать.
– А без хлеба? – недоверчиво переспрашивает Карпов. Рабочие хлебозавода бастуют почти две недели, и сейчас две с половиной несчастные буханки сохнут на полке за продавщицей.
– Триста.
– Лишь бы три шкуры содрать…
– Не учи меня, селедка, как дела строить, – гаркает в ответ бизнесменша, и Карпов сдается без боя. Три мятые купюры оказываются на кассовой тарелке, и только после тщательного их пересчета пакет с ужином оказывается у Пети в руках. Ноша получилась нетяжелой, однако ноги Петины еле выносят его за границы мелкого магазина.
Мимо замороженных строек, полуразрушенных гаражей, потухших фонарей и притонов Петя плывет спешно, старается никого не задеть. Время позднее, и благоразумные соседи по заключению уже давно попрятались в своих каморках площадью восемь – десять квадратных метров.
Когда хлипкая дверь собственной комнаты отгородила Карпова от коридорной грязи и смрада, он впервые за день вдохнул полной грудью. Дается каждый вдох тяжело, непривычно, со скрипом. Он раздевается у порога – сдирает с себя форменную куртку из грубой ткани, трясущимися пальцами мусолит пуговицы, пока не расстегивает рубашку, цепляясь носками за пятки, стягивает крепко зашнурованные ботинки. Из своей «второй кожи» Петя выскальзывает медленно и оказывается собой настоящим только на полу. Сидит недолго и холода, тянущегося сквозняком по низу, не чувствует. У Пети по-настоящему ледяные, каменные руки, от которых любое живое существо вздрагивает и отстраняется. Сколько бы он ни старался ловить своих любимых, сколько бы ни старался их удерживать, они, объятые стужей, обожженные голым льдом, все умудрялись выбраться и бежали от него, не оборачиваясь.
Раздается звонок. Телефон, вибрирующий на кафеле, дребезжит, движимый своей же звуковой волной. Петя смотрит на него насмешливо, как ни на кого не может себе позволить посмотреть.
– Глупая техника, что ты тревожишься? – хрипло тянет Петя, наконец подымаясь на трясущиеся ноги. – Я все равно не отвечу. Не бывает важного звонка, который нельзя пропустить. Пойду поужинаю.
Пете давно уже за тридцать. Матушка в его возрасте заботилась об общине, ужине на столе, алтарной чистоте и детях. Помнится, что была жестокой и смурной, потому что наваливалось все в одночасье – и тяжелая работа по хозяйству, и их с Мальвой выходки.
Талоны на ресторан так и остались лежать нетронутыми, просроченными – Петя старается не замечать их. Глупо было рассчитывать, что Гриша согласилась пойти с ним куда-то всерьез. Как не слишком хорошо все у них строилось, так и застыло – словно гниющая от влаги бетонная дырявая коробка под окном, которая должна была стать чьим-то домом. Кобура с пистолетом неуютно покоится в гнезде из брюк, ничем не прикрытая сверху. Сейф тут ставить некуда – да и соседям, ворам и мимо ходящим все равно дела нет.
Вода в ванную набирается быстро. Чугунное дно
