на дворе был все тот же 1990-й, и с общественным питанием дело обстояло не лучше, чем с индивидуальным.
Попытка прорваться в «Литературное кафе» на Невском закончилась неудачей, всех этих випов туда не пустили, сообщив, что до вечера закрыты. От ощущения невозможности и неприличия ситуации я предложила поехать в Александро-Невскую Лавру, одно из моих самых любимых мест в Ленинграде, в построенный Стасовым собор, где вот-вот должна была начаться служба. Не буду описывать, как мы размещались впятером в этой машине, на сей раз Волге, но поехать в Лавру оказалось неожиданно правильным решением: в соборе я узнала, что Томас Кренс по крови русский и что он был крещен в православной церкви. Литургия смыла всю абсурдную суету прошедшего дня и особенно подействовала на Кренса.
Мы вернулись на той же машине на Невский, и Кренс решил преподать мне небольшой урок, объяснив, что мы поужинаем в «Литературном кафе» и обслуживать нас будут, как самых дорогих гостей. Когда швейцар опять попытался закрыть перед нашим носом дверь, Кренс просто поставил свою ножищу в проем двери и, отодвинув швейцара, оказался внутри. Через несколько минут нас уже рассаживали за большим столом и стали приносить разную еду, в том числе красную икру, красную и белую рыбу и никогда не виданные нами с Инной креветки. За 50 долларов – а именно эта бумажка решила все проблемы – был накрыт роскошный стол с водкой и всеми этими деликатесами. После этого ужина мы кое-как добрались до «Прибалтийской» (на этот раз я сидела уже на коленях у Кренса), а наутро он должен был улетать из Ленинграда в Нью-Йорк. Я провожала его в аэропорт, он сильно опаздывал и по дороге сказал, что и меня, и нашу страну ждет прекрасное будущее и что не стоит так переживать из-за всяких мелочей. К концу регистрации мы все же опоздали, не помню как, но я уговорила пустить его на рейс. Уже на пути к паспортному контролю он повернулся ко мне и сказал, что ждет меня в Нью-Йорке – а я как раз должна была вскоре лететь в Вашингтон.
Кренс не забыл о своем приглашении – и вот я еду на поезде из Вашингтона в Нью-Йорк и выхожу с вокзала Пенн-Стейшн. Пытаюсь взять такси, чтобы ехать в гостиницу по адресу, который мне сообщили. Я была с простой дорожной сумкой в недорогом чешском пальто, и водитель, услышав название гостиницы, спросил меня, уверена ли я, что это правильный адрес. Я подтвердила, и мы поехали, но, когда машина остановилась на Пятой авеню прямо напротив Метрополитен-музея, водитель, прежде чем меня выпустить, повторил вопрос. Название гостиницы – «Стендхоуп» – мне ничего не говорило, и даже зайдя в маленький вестибюль, я еще не очень понимала, где оказалась. Но когда милейшая девушка-портье сопроводила меня в крошечный лифт, а потом открыла дверь моего номера, я просто обомлела: ничего похожего я не видела даже в голливудском кино. В номере было несколько комнат, одна из них – кабинет, обставленный книжными шкафами с оригинальными изданиями XIX века. На кровати я могла спокойно спать поперек. Окна выходили на Пятую авеню, прямо на Метрополитен-музей. И мне стали понятны сомнения водителя такси – в таких гостиницах люди, одетые и выглядящие так, как выглядела тогда я, не селятся. Этой гостиницы уже давно не существует, скорее всего, ее закрыли за нерентабельностью, когда элегантную старинную роскошь вытеснили с отельного рынка помпезные и вычурные новоделы.
Вскоре за мной приехала одна из кураторов выставки Джейн Шарп, и мы через весь вечерний Нью-Йорк поехали с ней ужинать во Всемирный торговый центр в ресторан на последнем этаже одной из знаменитых башен-близнецов. До этого я была в Нью-Йорке один раз – мы приезжали с сотрудницей Смитсоновского института всего на один день, чтобы посмотреть Метрополитен-музей и исключительную по своему художественному уровню коллекцию Генри Фрика. Из-за спешки ли или по каким-то иным причинам Нью-Йорк тогда мне совсем не понравился. А сейчас, когда в сумерках я ехала по Манхэттену в желтом такси, было ощущение, что я нахожусь внутри какого-то футуристического фильма. Небоскребы, светящаяся реклама, гигантские авеню и широкие улицы, громкие звуки автомобильных гудков – у Нью-Йорка особый, только ему свойственный шум – все это обрушивалось на меня одномоментно. А потом я стояла, задрав голову, у подножия башен-близнецов и смотрела ввысь, и у меня кружилась голова от немыслимой высоты самих зданий и архитектурного гения, который их породил. Мы поднялись на скоростном лифте на самый верхний этаж и сели за столиком у окна. У моих ног простирался Нью-Йорк. Можно было встать и обойти по кругу весь ресторан, чтобы увидеть панораму светящегося огнями города со знаменитыми Эмпайр-стейт-билдинг и Крайслер-билдинг. Джейн спросила – люблю ли я устриц с шампанским, я ответила, что никогда их не пробовала, и они тут же появились на столе.
В той памятной поездке, организованной Томасом Кренсом, меня, тридцатипятилетнюю, по советским понятиям – еще девчонку, принимали как королеву – и в благодарность за мою самоотверженность и находчивость, когда я возила наших зарубежных партнеров по Москве и Ленинграду, и для поднятия моей самооценки. Кренс, как немногим ранее Мак-Клеланд, сделал для меня очень важное – помог мне реализовать мои способности и вселил в меня уверенность, что я могу все. Эти люди воодушевляли меня не только как своего партнера, который работает в том числе и на их собственный успех, товарищеское отношение высочайших профессионалов определило мое ощущение себя – и в профессии, и в жизни вообще. Благодаря им и их отношению ко мне я во многом стала тем, кем я стала, всю жизнь работая потом во славу отечественного искусства. А еще они говорили мне спасибо за мою работу – волшебное слово, которое мне редко доводилось слышать в Москве.
Эти три дня в Нью-Йорке были наполнены рабочими встречами и еще больше укрепили удивительный контакт между мной и Томасом Кренсом, который именно тогда разрабатывал новые идеи, изменившие по большому счету весь музейный мир. От этого человека исходила такая сила, такая энергия, такая уверенность в правильности своих идей и решений, что невозможно было не попасть под его почти гипнотическое воздействие. Я побывала у него дома, познакомилась с его чудесной женой Сьюзан Лайонс.
Я познакомилась тогда и с совсем молодым заместителем Кренса Майклом Гованом, его бывшим студентом. Майкл был моложе меня на восемь лет и в свои двадцать семь оказался, наверное, самым молодым заместителем директора в американской музейной системе. Именно на Гована Кренс возложил всю основную нагрузку по работе над «Великой утопией». На его плечи легло добывание из ведущих музеев главных экспонатов, без которых не могло
