прячется в матрасе. Или жаре и холоду. Они всегда с тобой, даже если ты их не замечаешь, потому что ни саньши, ни пчела, ни скорпион не дунули тебе в глаза.
(Сейчас, прямо в эту секунду, за тобой наблюдают, быть может, три призрака… Не оборачивайся, не отрывай глаз от страницы… Чтобы они не поняли, что ты их заметил… Если хочешь, чтобы они испарились, резко захлопни книгу… Хлоп! — и они исчезнут… Если хочешь понаблюдать за ними, то притворись, что увлечен чтением, и попытайся краешком глаза сфокусироваться на темном пятне слева… Делай это осторожно… не поворачивая головы…)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мне шел двадцать второй год. Я смотрел на снег, что падал в саду дома, и незаметно погрузился в сон, тогда-то меня и поглотил рассказ, прикинувшийся кошмаром.
Такое всегда случается с писателями: история сама выбирает, кто поведает ее миру, а не наоборот. Рассказы, истории, поэмы бродят по миру и, встретив подходящего писателя, предстают перед ним, надев маску. Это может оказаться идея, кошмар или забытое воспоминание. Любое порождение разума.
И писатель считает, что он сам придумал свою историю, но это не так.
Мне шел двадцать второй год, и пока я созерцал снегопад, мне открылась следующая история.
Было холодно. Я пребывал одновременно и в саду своего дома, и в равнине на севере. За пределами Хайлара, за пределами изведанного. Я находился, как это порой случается во сне, в двух местах одновременно: в саду дома и там, где, по словам отца, земля весь год покрыта снегом.
Я был внутри дома из черного стекла или льда.
Снаружи большой костер освещал пространство серебристым светом.
Было холодно, но меня больше беспокоило предчувствие ужасной беды. Это худший из страхов — боязнь неизвестности, несчастья, которое неизбежно должно настичь нас.
Все мои органы чувств были настороже в ожидании сигнала, когда вдруг я услышал рычание и уловил приближение чьей-то тени.
Сквозь лед мне удалось различить силуэт красного волка.
Красные волки боятся огня и уважают человеческие жилища, но мы же сейчас внутри кошмарного сна, поэтому зверь принялся грызть ледяную стену, словно сахарную.
Я пытался отогнать его, но, вместо того чтобы успокоить, похоже, лишь разозлил еще больше. Мое пристанище растрескивалось на части. Бежать было некуда. Острые клыки волка быстро прогрызали себе дорогу через хрупкую стену.
Волк добрался до меня. Он проник в полуразвалившуюся ледяную лачугу, и его зеленые глаза встретились с моими. Его взгляд вмещал всю ненависть мира. И он метнулся к моей шее, скорее как дьявол, чем животное. Быстрее быстрого.
Хлынула кровь, и через огромную дыру, проделанную его клыками, ускользнула моя душа.
Моя голова не отделилась от тела лишь благодаря нескольким мышцам и сухожилиям, которые зверю не удалось порвать.
Я смотрел на происходящее со стороны, но боль разорванной плоти была настоящей. И глубокой. Словно болели не шея, плечо и ключица, а меня накрыла вселенская боль.
Волк ушел.
И тогда я умер.
Обескровленный, в хижине из черного льда.
— Прости, но я, кажется, только что умер, — сказал я отцу, который вдруг возник рядом, и мы оба грустно воззрились на мой труп.
— Да, Ян Пу, тебя только что убил красный волк.
— Я могу как-нибудь это исправить?
— Смерти не избежать, а вот забвения — вполне. Запиши свою историю. Запиши все истории, что откроются тебе, и тогда ты никогда не умрешь.
— Наши предки разводили драконов, а мы ловим рыбу, так как же я напишу историю? — возразил я отцу.
— Есть красивая выдумка, а есть бессмысленная правда. Это все, что тебе нужно знать, чтобы стать писателем. Я был придворным летописцем в царстве Цинь, которым правил Ижэнь, но сбежал прежде, чем написал то, что должен был. Я всю жизнь раскаиваюсь, что так поспешно покинул двор. Думаю, оставшись, я поведал бы о многочисленных бесчинствах Ижэня. Теперь, вероятно, тебе придется вернуться туда, чтобы встретить свою настоящую судьбу. Чтобы записать историю Цинь Шихуана, нового тирана.
И мой отец рассказал мне об изгнании нашей семьи, нашего с императором почти одновременного появления на свет и историю пятидесяти восьми недель странствий, отделивших нас от Хэфэя.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пятьдесят восемь недель я шел в том направлении, откуда прибыли мои родители. У меня было много времени на размышления, и большинство моих мыслей вертелись вокруг слов отца: «Есть красивая выдумка, а есть бессмысленная правда».
В конце концов я достиг царства Цинь. Явившись ко двору, я сразу же предстал перед Ли Сы, философом и советником Цинь Шихуана, и попросил его взять меня на место придворного летописца.
Ли Сы посмотрел на меня сверху вниз и с презрением бросил: «Да что ты вообще знаешь? Что тебе есть рассказать?»
Я мог поведать ему о своей способности видеть призраков или о том, что мой отец принадлежал к одной из самых могущественных семей этой империи, или о том, что мне удалось изловить саньши, или о том, как меня качали в одной колыбели с Цинь Шихуаном, но, вспомнив слова отца, я гордо ответил:
— Я владею знанием, достаточным для того, чтобы заново изобрести мир.
— И что же это за знание?
— Оно откроется в моих летописях. Его невозможно передать словами. Его нужно почувствовать. Как сладость апельсина или тепло, согревающее нас летом. Объяснить это невозможно, но оно существует.
Ли Сы рассмеялся. Но от меня не укрылось, что слова мои произвели на советника благоприятное впечатление.
— Что ж, по крайней мере в тебе достаточно тщеславия, необходимого писателю. — Он помолчал, снова оглядев меня, но уже по-другому. Ли Сы присматривался ко мне, словно к лошади, которую собирался купить. — Мне по нраву твоя смелость, юноша, — заявил он через некоторое время, неторопливо кивая.
— Большое спасибо, господин.
— Но где Инь, там и Ян, — сказал он с недоверием. — Мне кажется, ты слишком молод.
— Я одного возраста с правителем, — ответил я, не подумав, что мои слова могут прозвучать дерзко. — Если Цинь Шихуан способен управлять империей, то и я без труда справлюсь с сочинительством пары историй.
Советник вновь смерил меня взглядом, но по промелькнувшему в его глазах огоньку я понял, что убедил его. Через несколько мгновений он протянул мне руку:
— Ты принят, Ян Пу.
И так, с несуществующим козырем в рукаве, я стал придворным.
Работа моя была незатейливой: Цинь Шихуан хотел, чтобы я писал рассказы на определенные темы, и я их сочинял к его превеликому удовольствию.
Между нами не
