намерены сказать что-то этой новенькой, Синали?
– Да. С нетерпением жду нашей встречи, как один из Отклэров с другим.
Ее улыбка договаривает остальное: жестко поднятые уголки губ – буквы, трепет ресниц – пунктуация. Мирей Ашади-Отклэр ждет, когда побьет меня, с того самого дня, как я выехала верхом на ее боевом жеребце. Она моя семья. Она ждет встречи со мной.
Сегодня она выиграла свой первый поединок, а Ракс – свой.
Ракс.
Вспоминать, каким жарким было прикосновение его тела к моему, да еще в три часа ночи в темноте, – это неправильно. Пока я изучаю его победную улыбку по визу, в мою кровь словно вливается яд. Он – это они. А я – мы. Нельзя думать о нем вот так – ни сейчас, ни когда-нибудь еще. Я знаю, что такое похоть, знаю, что она делает с людьми. Она создала меня, а в борделе пересоздала заново. Похоть – это нож, и каждую секунду, пока я думаю о Раксе, а мои пальцы блуждают, я позволяю ему применить это оружие против меня. Для любой другой девчонки он мед со сливками. Для меня – то, что невозможно, обречено на провал. Один из нас должен уничтожить другого.
Мой взгляд цепляется за семь кругов, которые я вырезала на мраморе стены.
Вытащив себя из постели, я иду через молчаливый предрассветный особняк, в спешке натягивая костюм для езды. Сейчас я существую лишь для одной цели – чтобы ездить верхом. Чтобы побеждать. Чтобы умереть, когда все будет кончено, и успокоиться.
«Я хочу сказать, что остальные наездники заметно лучше».
Дверь бункера открывается, отъезжая вбок. Разрушителю Небес незачем заполнять седло нейрожидкостью – оно всегда заполнено, не нужен декон и электричество, чтобы соединить нас.
«Так это правда была ты, да? На тренировочной арене в тот день?»
Я проскальзываю в седло, и в тишине геля и движении серебристых вихрей внешний мир словно исчезает. Мой боевой жеребец, принадлежавший Астрикс, приветствует меня, как соскучившийся пес, возбужденный и неугомонный, в нашей общей ментальной двери.
«синали»
Разрушитель Небес, думаю я.
«опять едем? быстро?»
Да. До самого конца.
23. Флёс
Flōs ~ōris, м.
1. цветок, бутон
2. (перен.) лучшая часть чего-либо
Раздевалка Ракса Истра-Вельрейда утопает в цветах.
Букеты от обожателей теснятся на каждом столе, каждый угол и ниша забиты цветами. Визажисту приходится протискиваться между ними к креслу и наносить макияж, держа кисточку под неловким углом. Ракс принимает цветы, но придерживается правила никогда не читать карточки, вложенные в букеты, хорошо зная, что эти излияния будут продолжаться, пока он побеждает, и зная еще лучше, что на турнирном поле он остается один. Стоит ему шагнуть внутрь Солнечного Удара, как вселенная отступает, кабина – его святилище, стальные стены ловкости и славы. Визажист задевает его челюсть, и Ракс с трудом удерживается, чтобы не поморщиться: даже после операции место, о которое его мать разбила хрустальную статуэтку, все еще иногда ноет.
– Вам следовало бы подумать о том, чтобы больше отдыхать, сэр, – замечает визажист. – Темные круги у вас под глазами трудно замаскировать.
– Я доверяюсь вашему мастерству, – улыбается Ракс.
– Теперь ты наверняка сможешь спать спокойнее, зная, что для твоей любимицы первый раунд позади, – раздается голос за его спиной. Ракс закатывает глаза, взглянув на кузена Явна фон Вельрейда, раскинувшегося в кресле и почти скрытого за пышными гортензиями.
– Она мне не любимица.
– А кто же тогда? Ведь, по слухам, она внебрачная. Трепать имя Отклэров можно лишь в двух случаях: «а» – если жить надоело, и «б» – если ты в самом деле один из них. – Явн, смеясь, смотрит на кузена поверх своего виза. – Ты чего такой кислый – она тебя отшила?
Ракс хмурится в зеркало, а визажист пытается разгладить морщины, нанося крем.
– Ха! Точно отшила! Моего бедного повесу-кузена, вечно окруженного толпой пускающих слюнки поклонниц, отшила какая-то девчонка… Вот уж не думал, что доживу до этого дня! – С понимающей ухмылкой, которая так бесит Ракса, Явн шикает на визажиста, отгоняя его, и склоняется к уху кузена: – Да забудь ты о ней. Приходи ко мне на вечеринку в эту пятницу.
Явн тайком устраивает вечеринки в летней резиденции Вельрейдов у искусственного моря в самом низу оси Станции, у него собираются своенравные ученые, поэты, еретики, отлученные от церкви, и об этих вечеринках стараются не болтать. Ракс убежден, что Явн затевает их исключительно из желания позлить старшее поколение. И вместе с тем он уверен, что это сходит Явну с рук только потому, что он обладает редкостным талантом улаживать дела Дома.
– Не хочу я тусоваться с твоим старичьем, Явн, – вздыхает Ракс. – Все вы только и делаете, что треплетесь о давно мертвых ребятах с Земли.
– О философах, – поправляет Явн. – Ручаюсь, она была бы не прочь… Синали, в смысле. Могу пригласить ее. Похоже, ума у нее побольше, чем у тебя. Не говоря о сострадании к бедам простого народа.
Ракс резко указывает пальцем на свою челюсть: шрам уже не виден, но воспоминания о ране еще свежи в памяти обоих.
– Да мне вроде и своих бед хватает.
Явн смотрит на него, в его взгляде читается понимание – искреннее, настоящее.
– Надо тебе переселиться ко мне.
– Чтобы мать каждую пятницу приходила портить моей кровью теперь уже твои ковры? Нет уж, вряд ли. Не важно, где я живу, Явн. Станция маленькая. Родные всюду меня достанут.
Явн медленно кивает и вскоре уже снова сидит, уткнувшись в какую-то статью.
Произнесенное вслух, имя Синали режет кожу Ракса как бритва. Он не в силах забыть, как пылали ненавистью ее глаза, когда она стояла на трибуне во время банкета, обвиняя Дом Отклэров, и наблюдать за ее первым поединком было невероятно. Выпускники академии не ездят верхом так, будто огонь пожирает их изнутри. Да еще без носового платка, не делая оборонительных маневров, вообще не защищаясь.
Дверь раздевалки Ракса вдруг открывается с громким щелчком, но он всегда наготове. И с улыбкой оборачивается к двери.
– Сожалею, но я не раздаю автографы перед поединком. Это плохая примета, а я… – его глаза расширяются при виде мальчишки в ховеркресле, – …из суеверных.
Четверо стражников занимают все свободное пространство в раздевалке, холодные проекционные мечи у них на бедрах теснят пышные букеты. Броня – золотая и фиолетовая, королевских цветов, все предельно серьезны, и Ракс никогда еще не видел, чтобы кузен так стремительно закрыл виз и юркнул за дверь. Ракс теряется на секунду, но всего на одну. Он не Мирей, чтобы изучать архив
