каждый раз, когда его пополняют новой информацией, содержащей сведения о соперниках, однако такими поисками не пренебрегает и он. Это ангельское лицо, зеленые глаза, железная выдержка, которую неизбежно приобретают все наездники, переносящие один удар за другим…
Ракс порывисто вскакивает и кланяется.
– Вы, должно быть, королевский наездник. Рад знакомству, сэр.
– Это ты? – негромко спрашивает мальчик, презрев всякие приличия. Раксу хватает такта, чтобы улыбнуться.
– Прошу прощения, сэр, неужели я сделал что-то не так?
В чем дело, он не может понять. И не желает думать про то, что так и лезет в голову, вызывая острое чувство вины: обрывок сна, который будит его по ночам, неистовый и наполненный кристально ясными моментами, которых никогда не было в его жизни: как он продает хлеб незнакомым людям на еще менее знакомых улицах Нижнего района, как предается любви с теми, кого ни разу не встречал. Этот сон слишком реален, чтобы быть сном. Наездники постарше перешептываются о таком, как о предвестии конца для одного из них. Ракс не в силах думать об этом. Не может и не станет, даже ради королевского наездника.
Реактивные двигатели ховеркресла с шипением оставляют на плитках пола раскаленный красный след, кафель быстро остывает, но голос мальчишки звучит еще холоднее:
– Ты – тот самый, кто делает это?
Королевскому наезднику, по-видимому, неведома необходимость моргнуть, и от этого Раксу жутко. Он нервно смеется:
– Сэр, чтобы ответить, мне понадобятся пояснения.
– Ты знаешь, что значит езда верхом? – спрашивает мальчик.
Этот вопрос – не вопрос, а проекционный меч, а Ракс – рассеченная им бумага. Верховая езда означает, что его жизнь изменилась навсегда. Означает его детство, его ужас, единственный путь к отступлению, единственную защиту от мира, который желает причинять ему боль и полностью распоряжаться им. Он наконец выговаривает, с трудом размыкая стиснутые зубы:
– Езда верхом – это моя жизнь, сэр.
Жадное любопытство в глазах мальчишки вдруг гаснет – «ответ неверный», и он смотрит на Ракса, будто знает, будто знает знает знает темноту запертой кабины, в которой вырос Ракс, как он вопил, пока горлом не шла кровь, голод, и то, как родители награждали его шрамами и снова отнимали их, а этот мальчишка в то время еще не родился, и все-таки он знает, потому что слабо улыбается – как сжалившееся божество – и говорит:
– В этом, сэр Истра-Вельрейд, я не сомневаюсь.
24. Омнис
Omnis ~is ~e ~a, оп.
1. каждый
Однажды я читала, что в природе шестиугольник – одна из самых прочных фигур, как наши проекционные щиты. Как пчелиные соты. Пчелиный рой убивает матку, если она ему не нравится. Наш улей, Станция, обособлен в космосе, который пуст в радиусе сотен миллионов световых лет. А вместо матки у нас король.
Императив Станции всегда был и остается таким:
1. Терраформировать Эстер и основать на ней постоянную колонию.
2. Благодаря ресурсам Эстер найти способ установить связь с шестью другими Станциями, рассеянными по вселенной.
3. Воссоединиться и всем вместе вернуться на Землю.
Вот ради чего правит король Рессинимус. Ради чего существуют советники, в число которых стремился попасть мой отец, – чтобы принимать решения, устанавливать правила и вести человечество по пути к воссоединению. Вот почему простолюдины трудятся, а благородные развлекаются. Вот почему существуют турниры – чтобы отвлекать, а белковые пайки – чтобы питать. Вот почему, сколько бы людей ни гибло при производстве кислорода, какими бы скудными ни становились запасы фильтрованной воды, как бы ни оправдывались советники, приводя причины, по которым терраформирование задерживается, опять задерживается и снова задерживается, мы продолжаем идти вперед.
Мы одиноки. Императив – наша единственная надежда, единственная цель. Это ясно без слов из каждой статьи на визе, каждое окно с звездной стороны показывает зияющее пустотой пространство вокруг нас. Мы либо сумеем терраформировать Эстер, либо погибнем.
Мы стараемся об этом забыть. С помощью турниров, спиртного, наркотиков, клубов. Борделей. Месяцами после смерти матери в борделе я не переставала внимательно слушать, вылавливая из самых невероятных слухов крупицы информации: слабая здоровьем королева-затворница Галбринт на самом деле мертва; королевские ученые скармливают уличных беспризорников чудовищу, которого держат под осью, где живут благородные; вспомогательная станция Тэта‑7, занятая переработкой бытовых стоков, со всем ее метаном, может стать бомбой настолько мощной, чтобы пробить дыру в Эстер; изгнанный кронпринц все еще жив и где-то скрывается.
По крайней мере, теперь мне известно, что последнее – правда.
Дравик мажет медом тост, не обращая внимания на робопса, выпрашивающего крошки.
– Сегодня ожидаются новости. Для тебя.
Я молча жую яичницу, мои руки в свежих синяках после ранней тренировки.
– Видишь ли, требуется в первую очередь заняться их заслугами, – продолжает Дравик. – Дом Отклэров почти полностью финансирует содержание и подготовку личной стражи короля. Этим он обеспечивает себе королевскую благосклонность. – Он вытирает губы салфеткой и встает. – Комната для силовых тренировок в твоем распоряжении на весь день.
– Как, вы меня бросаете?
– Если вчерашний поединок хоть что-нибудь значит, меня ты уже превзошла. Отныне всему остальному ты будешь учиться на поле боя.
Я не собираюсь отпускать его так просто.
– Вы когда-нибудь ездили верхом на Разрушителе Небес?
– Нет. В свое время я недолго ездил на жеребце класса «Истребитель», модификации А4. Если не ошибаюсь, по имени Адский Бегун. – Его взгляд направлен поверх моего плеча.
– И что с ним стало?
– Ничего. Остался в собственности короля. Адский Бегун – его флагман, каким был для предыдущего короля и того, кто правил раньше. Это единственный боевой жеребец, передающийся из поколения в поколение, символ права Рессинимусов на престол – такой же, как янтарная корона.
– Значит, в конце концов Адский Бегун станет вашим.
На его лице мелькает усмешка.
– Полагаю, в иной вселенной.
Внимательно вглядываюсь в него – так вот на что он нацелился? На Адского Бегуна? На престол? Я нужна ему, чтобы поколебать веру знати в короля – чтобы я, бастардка, выиграла Кубок Сверхновой, а потом вмешается он и заберет все в свои руки? Значит, вот что я для него – предлог для начала гражданской войны?
В углу комнаты Киллиам медлительными движениями полирует столовое серебро, шмыгает носом и бормочет:
– Семьдесят один, семьдесят два, семьдесят восемь…
– Разрушитель Небес не такой, как другие жеребцы, – говорю я.
– Естественно. Модификация А3 вовсе не…
– В смысле, совсем не такой. Он говорит со мной.
– Во всех боевых жеребцов заложена чрезвычайно сложная программа сенсорной обратной связи, Синали.
– Программа при перезапуске не показывает воспоминания времен Рыцарской войны.
Повисает тишина. Киллиам прикладывает платок к носу и
