друзьями, само собой с веселыми друзьями. Вероятно, вы пережили какое-то потрясение, из-за чего оказались в плохом состоянии, из которого мы вас вывели. А теперь, если какие-то события вас рассердили или расстроили, не думайте о них, смотрите в будущее. Вы еще молоды…
В самом деле, Мулла чувствовал, что он стал гораздо моложе.
На следующий день к нему пришел Чао; очевидно, китаец уже поговорил с врачом, так как он сразу предложил своему другу вернуться в караван-сарай. Мунпа тотчас же согласился.
— Тебе уже не нужно никакое лечение, только хорошее питание, — заявил приятель Мунпа. — Через несколько недель будешь таким же сильным, как раньше. Так меня уверял врач. И все же тебе было очень плохо. Поход в Гоби оказался неудачным, ты так и не разыскал вора.
— Я его нашел, — сказал Мунпа.
— Как?.. Ты же сказал мне, что нет!..
— Я нашел его потом.
— Здесь?.. Где он?
— Он умер.
— Умер? А как же ожерелье?
— Оно умерло, — повторил Мунпа.
— Как! Ожерелье умерло?
— Все умерло. Нет ничего, кроме марионеток, движимых могуществом ничто.
Чао подумал, что его друг снова заговаривается. Врач посоветовал ему не перечить Мунпа и развлекать его, поэтому он не стал требовать никаких объяснений.
— Завтра я за тобой заеду и мы поговорим уже дома, — сказал китаец.
— Отлично! — ответил Мулла.
На следующий день тибетец вернулся в караван-сарай, в свою маленькую комнатку с голыми степами, на которых не было никаких картин, смущающих покой. Дни снова пошли своим чередом, и никакие происшествия не нарушали их однообразия. Мунпа оставался молчаливым, по-видимому, втайне продолжая вести внутренний диалог; тем не менее эти разговоры с самим собой не поглощали всецело его внимания, так как он начинал все больше и больше и все более страстно интересоваться делами. Молодой человек проявлял смекалку и практичность, удивлявшие Чао. «Поистине, из этого дикаря из Цинхая может выйти ловкий и хитрый делец», — думал китаец, наблюдая за своим постояльцем…
Чао тоже стал неразговорчивым и подолгу сидел, углубившись в раздумья, но эти мысли, в отличие от тех, что одолевали Мунпа, были направлены совсем в другое русло.
Китайца известили о смерти его компаньона, заведовавшего принадлежащей ему лавкой в Урге. Покойный оставил после себя лишь малолетних детей и вдову родом из Ганьсу, которая собиралась туда вернуться, чтобы жить со своими родными. Лавка в Урге временно оказалась в руках старшего приказчика-монгола, довольно опытного в торговле человека, но Чао не решался оказать ему полное доверие, сделав своим компаньоном. Он думал о Мунпа с его несомненным деловым чутьем, который в качестве компаньона, участвующего в прибылях, должен был — Чао в этом не сомневался — зарекомендовать себя в высшей степени порядочным человеком. Кроме того, хотя Мунпа и был тибетцем, он раньше жил в Цинхае, китайской провинции, и, стало быть, в отличие от монгола, был отчасти китайцем. Это простодушное соображение было для Чао веским доводом, но, главное, он инстинктивно испытывал к Мунпа симпатию и даже полюбил его. В конце концов, китаец решился. «Я предложу Мунпа должность в Урге», — подумал он и стал ждать, когда его постоялец окончательно восстановит свои силы, подорванные болезнью.
Вскоре один случай неожиданно ускорил ход событий. К Чао прибыл монгольский караван. У заезжих торговцев оказалось несколько свободных верблюдов, и они искали какой-нибудь груз в придачу к собственным товарам, чтобы взять его в обратный путь. Чао понял, что это подходящий случай отправить в лавку в Урге разные товары, хранящиеся в здешнем магазине. Он также решил не упускать возможность послать туда Мунпа и, не мешкая, предложил ему сотрудничество, а также управление филиалом в Урге.
Мунпа не раздумывал ни минуты. Он сразу же согласился и начал собираться в дорогу.
Тибетец чувствовал себя совершенно здоровым и полным сил. Однако Чао, возможно, побоялся бы посылать Мунпа одного в такой дальний путь, но его успокаивало то, что рядом с молодым человеком будут попутчики.
— Ты отправишься с караваном, — сказал китаец своему другу, сделав ему деловое предложение. — Возьми с собой двух слуг, они будут заботиться о вещах и верблюдах, которые их повезут. Тебе же я дам двух хороших мулов, чтобы ты мог менять животных. К тому же ты со своими спутниками будешь двигаться медленно из-за верблюдов.
Монголы жили в Ланьду целый месяц, и этот месяц быстро пролетел для Мунпа, воодушевленного перспективой переезда и новой коммерческой деятельности в монгольской столице.
Настал день отъезда; длинная цепочка верблюдов, ожидавших за пределами города, двинулась в путь. Торговцы, восседавшие на выносливых животных, позволили каравану с погонщиками верблюдов уйти вперед, а сами задержались, чтобы попрощаться с Чао. Мунпа простился с ним последним.
Если Чао полюбил тибетца, то последний платил ему тем же с лихвой. Он понимал, скольким обязан хозяину-коммерсанту, который приютил его, деревенщину, явившегося из какой-то глуши, будучи во власти бредовых идей, заставлявших его стремиться к несбыточной цели.
— Спасибо за все, Чао, — сказал он своему благодетелю. — Ты был для меня как отец. Поверь, я тебя не подведу и буду блюсти в Урге твои интересы. Тебе не придется жалеть о том, что ты меня туда послал.
Друзьям больше нечего было добавить друг другу. Мунпа сел на своего мула, подстегнул его резким ударом хлыста и пустился крупной рысью догонять попутчиков.
Дул легкий резкий ветер, швырявший всаднику в лицо мелкий желтый песок, песок Гоби, края, куда он направлялся. Но Мунпа уже не боялся пустыни с ее миражами и таящимися за ними демонами. Мунпа не боялся больше ничего. Он оставил позади себя, позволив им кануть в бездну, все воспоминания прошлого, даже самое дорогое из них: образ Учителя, закутанного в монашескую ризу, которого он оставил на сиденье для медитации, Учителя, чье тело таинственным образом исчезло. Но разве тот Мунпа, считавший своим чуть ли не священным долгом вернуть жизнь Одзэру вместе с никогда не существовавшей бирюзой, разве тот Мунпа не исчез точно так же? Разве его одежду, лишенную тела, не нашли в скиту гомчена? Следовательно, он, Мунпа, направлявшийся в Ургу, не мог быть тем самым Мунпа, трапа из захудалого цинхайского гомпа, Мунпа, тщетно искавшим призрачную бирюзу.
Тени, марионетки — не так ли, как он слышал, называли мудрецы людей и вещи этого мира? Наверное, люди, которые это говорили, были правы. Он, Мунпа, не собирался ни уподобляться этим мудрецам, ни оспаривать их слова.
Он был всего лишь бледной нелепой тенью, марионеткой в образе торговца, движимого силой, исходящей от Ничто, от несуществующей бирюзы. Но эта марионетка хотела жить и доиграть