и вцепятся.
— Князек этот ваш обещал уберечь наши земли, а вместо того заперся в своем каменном мешке и шагу ступить из него не смел. Первый раз дождались за столько лет! Явился и сразу помер, вот так шутка! — дальше Рука продолжил спокойнее: — Дела мне нет до ваших усобиц. И служить роду Эффорд я не намерен, рубленой монеты не возьму от них. А за тебя, приблуду, я и так выручу серебра. Убрать их с глаз долой!
Старкальд попытался еще что-то сказать, стал вырываться, но удавку его потянули, и он захрипел.
Один из здоровяков, принявший роль палача, отвел Рчара подальше от дома, словно послушную овцу, извлек из-за кушака топорик, подкинул над головой, желая, видно, выказать удаль, но обратно его уже не поймал. Рубило вдруг выскочило из топорища и отлетело в сторону, оставив воина таращиться на упавшую подле него деревяшку.
Лесовики снова загоготали.
— Не смеши гостей, Шольм. Поди к Хулаю, он вобьет тебе клин в древко, коли ты сам не сообразил, — с издевкой пробормотал Рука.
Осрамившийся воин от стыда не знал куда деться. Он глупо озирался и сыпал бранью, выискивая клинок в серебреной от снега траве. Собрат, вздумавший ему подсобить, схватил южанина за волосы, взялся за рукоять, дернул раз-другой и в недоумении опустил взгляд к поясу. Как увалень не напрягался, высвободить оружие не получалось.
Веселье враз стихло. Даже псы заскулили и попятились к дому, подобрав хвосты.
— Этого, верно, духи берегут! — выпалил их сопровождающий и недоуменно воззрился на Рчара. — Нельзя его убивать, худо будет. Скажи, Рука?
Главарь на несколько мгновений растерялся от такого чуда, но потом вернул лицу привычное надменное выражение.
— Правду говоришь, — протянул он. — Мане такой гребец не нужен. Так и быть, пусть тоже посидит на цепи пару дней, пока я не решу, что с ним делать.
Рука скрылся в доме, и только тогда у детины получилось выдернуть палаш из ножен.
— Колдовство, не иначе! — проворчал он и глянул на южанина с суеверным страхом, не зная, каких еще фокусов от него ожидать.
Даже когда их волокли к обмазанной глиной плетневой клети рядом с конюшнями, со Рчаром обходились бережно. Пленников посадили на короткую толстую цепь, будто собак, и оставили на грязном сене. О побеге нечего было и мечтать.
К сараю тотчас сбежались мальчишки и стали их задирать, но скоро и они потеряли интерес.
Привалившись к стене, Рчар молчал, словно чуя, что в таком состоянии Старкальда лучше не донимать. Сорнец закипал от бессильной злобы. Вот и пошли прахом все его чаяния. Одна мимолетная глупость породила другую, безобидное развлечение переросло в зависимость с чудовищными последствиями. Он рискнул, поставил все, что имел, и продулся в пух и прах. Теперь даже жизнь Гирфи не зависела от него.
А что будет с севером? Харси мертв, Аммия мала, и править не может. Старкальд слабо разбирался в делах наследования, но по всему выходило, что законным регентом при ней должен стать Раткар. Оттого наверняка он и затеял весь этот разбойничий фортель. Интересно, как он обставит его? Ведь следы такой битвы не утаишь, а раны укажут и дурню, что людей сразила острая сталь, а не клыки и когти чудовищ. А что если кому-нибудь из передового отряда или обозников удалось укрыться, сбежать? Тогда истинная причина гибели регента откроется еще раньше, вспыхнут бунты, начнется усобица. Но Раткар хитер, он наверняка все предусмотрел и перекрыл пути отхода. Быть может, знал он и о дворе лесовиков неподалеку, догадывался о том, что они пойдут обшаривать мертвецов и заранее подкинул им слух о готовящемся бое. Множество следов у Могил еще пуще запутает и осложнит дело. Не учел наместник из Загривка лишь того, что головорезам захочется измыслить мучительной смерти горе-предателю, а рядом вдруг окажется человек, который его вызволит.
Дом ожидает немало потрясений, если Раткар придет к власти. Стариков, симпатизирующим Аммии как Хавероновской крови осталось немного, а теперь, должно быть, еще поубавится. Все из-за дурня Харси — при жизни он не внял советам и не обзавелся силой, способной в трудный момент сплотиться вокруг него или маленькой княжны. Старкальду было жаль девчонку, но ему хватало и своих забот.
Думы его мрачнели под волной мутной грязи, в которую он ввязался. В своем ли он был уме, когда ставил баснословные по меркам простого сварта суммы на кон? Не спятил ли, когда решился на измену и убийство? Кто он теперь? Предатель! Перебежчик! Головорез! До сих пор Старкальд лелеял надежду о том, что выкупит Гирфи, уедет подальше и начнет жизнь заново, а преступления его со временем забудутся. Теперь же все лишилось смысла, и тяжесть содеянного навалилась на него, будто каменный валун.
Раны на лбу его горели, но дух сжигал стократ сильный жар. Хотелось схватить меч, рубить, кромсать кого попало, рвать зубами, хотелось драть на себе волосы и выколоть глаза, хотелось броситься в реку и забыться в вечном покое на илистом дне. Для чего жить? Неужели после такого у него достанет наглости дышать и марать ступнями землю?
Но он должен. Хотя бы ради Гирфи, на которую теперь и глаза поднять будет стыдно. Что она скажет, узнай о случившемся? Все равно. Только она у него осталась.
Гирфи. Где она сейчас? Всего неделю назад он прикасался к ее русым, подобным шелку волосам, гладил плечи, целовал.
В мучительных размышлениях Старкальд не заметил, как на деревню легли сумерки. Зажглись огни у сторожевых вышек, скот загнали в хлевы, люди попрятались в утлые домишки. Густо повалил снег.
Беспросветная тьма окружила его. Она давила и высасывала остатки сил, кормила мучительными видениями, вкладывала в уши стоны и крики раненых. Старкальд мотал головой, стонал сам и отмахивался от наседающих призраков, вязнул в этом черном мареве бреда, отчаянно цепляясь за реальность, хотя та была еще ужаснее.
Ночь тянулась и тянулась.
Каждый час, проведенный в этом сарае, отдалял его от Гирфи, а сделать он ничего не мог. Наверняка, за миловидность ее не убьют, а найдут другое применение, о каком думать совсем не хотелось.
Колючий холод проникал до самых костей. Пока он дрожал, зарывшись в солому, вдруг нахлынули воспоминания о том, как судьба впервые свела его с любимой, и светлые грезы эти позволили беспокойному разуму забыться.
***
