и силой, но всю перемену проходили только кучками и придирались ко всем остальным мальчишкам. А после большой перемены, когда в классе никого не было, кто-то прилепил на доске еще более страшную листовку:
БОЙСКАУТЫ!
ИЩИТЕ СТРИЖА В САРАЕ. ЗА ДРОВАМИ.
СМЕРТЬ БУРЖУЯМ!!!
ЧЕРНАЯ БОРОДА.
И мы, и бойскауты, увидав эту новую листовку, сначала даже опешили. А когда убедились, что Стрижа в классе нет, все бросились на школьный двор искать Яшку.
И действительно, в открытом настежь полутемном сарае, за поленницами свеженапиленных дров лежал на земле связанный по рукам и ногам Яшка Стриж. Во рту у него торчала грязная тряпка.
Когда ее вынули, он завизжал, как ошпаренный поросенок. Но кто и когда мог это сделать, если Стриж всю перемену ходил с бойскаутами и был под такой надежной охраной?
В сарай прибежали напуганные случившимся директор школы и педагоги. Стрижа подняли, отряхнули от мусора и пыли и осмотрели. Весь он был в ссадинах, и из его клюва-носика текла кровь. Трясясь, как в лихорадке, Стриж рассказал директору, что, когда он с товарищами проходил мимо сарая, кто-то сзади зажал ему рот и затащил за дрова, а потом били. Но кто бил и кто писал «приговор» — Яшка не видел.
Стрижа увезли на школьной телеге домой, а директор пообещал найти виновников и «серьезно наказать».
Весь следующий урок только и было разговоров, что о побитом Стриже, неуловимой и страшной Черной Бороде и листовках. Даже девчонки, сидевшие отдельно, все время перешептывались между собой и невпопад отвечали учителю. А Валька Панкович сначала тоже шептался с Коровиным и другими бойскаутами, а потом вдруг побледнел и просидел весь урок, как побитый. И даже не слышал, когда его вызвал к доске учитель.
— Я тебя спрашиваю, Панкович: ты о чем думаешь?
Валентин вздрогнул, встал перед учителем и, оглядываясь на нас, подал ему бумажку.
— Что это? Опять листовка?! — воскликнул тот. — Откуда у тебя эта хулиганская записка, Панкович?
— Не знаю… — чуть слышно ответил Валентин. — Я ее в парте нашел…
— Что за безобразие! Это бурса какая-то, а не школа! Кто это писал, признавайтесь! — поднял учитель новую листовку над головой. — Посмотрите все и вспомните, у кого такие чернила и почерк! — Он пустил бумажку по классу и сел за свой стол, стал ждать когда кто-нибудь вспомнит и выдаст ему виновника.
Прочли листовку и мы с Воликом.
ПАНКОВИЧ, ЖДИ ГОСТЯ!
СМЕРТЬ БУРЖУЯМ!!!
ЧЕРНАЯ БОРОДА.
Никто ничего не вспомнил, и листовка вернулась к учителю. На перемене Валька из класса не выходил и проторчал за своей партой, бледный, как стенка. И вместе с ним остались бойскауты. И тоже притихли, никого не трогая и не задирая. А мы с нетерпением ждали новых событий.
Таинственная Черная Борода не сходила. с языка не только школьников, но и педагогов. Нас с Воликом затаскали в учительскую, расспрашивали о Мишутке и избиении Волика бойскаутами, о наших родителях, товарищах и врагах и тут же говорили между собой о каком-то Кочкине[30], который с другими разбойниками грабил проезжих купцов или похищал их в Иркутске, увозил, а потом брал с их семей большой выкуп.
Домой бойскауты ушли одной кучей, а Вальку Панковича увез тот же бородатый кучер. А мы пошли вместе и всю дорогу смеялись над связанным в сарае Стрижом, перетрусившим Валькой и гадали, какого такого «гостя» хочет послать ему Черная Борода.
А ночью, когда я уже лег спать, меня подняли с кровати отчаянные вопли о помощи. Кричали во дворе, у дома Панковичей. Мы с Юрой тоже выскочили на крики и увидели следующую картину: на крыльце, вся в белом, стояла и орала на весь двор Панковичиха, а вокруг нее толпилось множество людей, взрослых и маленьких, — все наши соседи. Оказывается, кто-то камнями выбил Панковичам незакрытое ставнями окно кухни, а на парадной двери прилепил угрожающую записку, в которой было написано, как потом нам сказал Юра:
ПАНКОВИЧИ!
ЕСЛИ ВАШ СЫН БУДЕТ ЕЩЕ ОБИЖАТЬ БЕДНЫХ И СЛАБЫХ, ПОЛУЧИТЕ ЕЩЕ! СМЕРТЬ БУРЖУЯМ!!!
ЧЕРНАЯ БОРОДА.
В дело вмешалась милиция.
Тайна Волика Рудых
Несколько дней листовки не появлялись, и я упросил Волика сводить его сестру к художнику.
Дважды мы не застали его дома, а на третий Елизар Федорович, увидав нас, обрадовался и потащил в дом, как старых приятелей.
— Наконец-то, наконец-то я вижу вас у себя, — говорил он оробевшей Маше, помогая ей снять старую тети Грушину кофту. — Я очень рад познакомиться с вами… как вас?
— Маша, — ответил за нее Волик.
— Машенька! Чудесное русское имя: Машенька! Я всегда вспоминаю его, когда беру в руки томик Пушкина…
Елизар Федорович суетился и ухаживал за Машей так, что совсем смутил девочку.
— А вас, мои друзья (он так и сказал: «Мои друзья!»), я прошу быть нашими переводчиками… Итак, ближе к делу!
И Елизар Федорович поставил перед Машей тот самый кувшин, который я готов был разбить (так он надоел мне!) и попросил нарисовать его таким, каким она его видит: со всеми тенями, отблесками и бликами. Волик объяснил все это Маше на пальцах, а Елизар Федорович дал ей свой чистый лист бумаги, черный-пречерный карандаш и усадил на стул. Маша уставилась на графин, как на живую натуру. Потом повернула его так, этак, потом опять долго смотрела на него, и вдруг начала быстро-быстро набрасывать контур. Елизар Федорович отошел к своему мольберту и попросил нас тоже не мешать Маше.
— Кстати, подложите в печь одно полено, друзья мои. Только прошу вас, не больше: одно!
Потом я узнал от него самого, что каждый день он сжигает лишь столько дров, сколько считает возможным. И пусть на дворе будет мороз, а в квартире — ужасный холод, он не сожжет ни одного лишнего полена. Так он был беден!
Мы с Воликом ушли на кухню и стали болтать. И тут я вспомнил о Медном Крудо, о наших безуспешных поисках сына Черной Бороды, за поимку которого Колчак обещал…
— Пять тысяч золотом, — улыбнувшись мне, сказал Волик.
— А ты почем знаешь? — удивился я. — И не пять тысяч…
— Это же мой батька был, — сказал Волик.
С минуту я не мог выдавить из себя ни одного слова.
— А ты?..
— А я и есть Вольдемар, — спокойно ответил Волик и опять улыбнулся. — Это меня еще Клазус так назвал. А я — Владимир, Володька…
— И ты настоящий сын?.. Черной Бороды?!.
— А
