мы… Так что мне теперь, кланяться тебе? Ты леди?
Лучше прервать этот разговор. Чтобы не втягивать их в мои дела.
– Мне надо повидать мадам, Гвенна.
Она сразу надувает губы.
– Вечно себе на уме, даже не поговорить с ней толком. Ну почему ты такая нудная?
Гвенна выглядит безобидной, но она душа заведения мадам Бордо. Обо всех, кто здесь оказывается, ей известно гораздо больше, чем о себе самой, а я уже поняла, что смысл сплетен в том, чтобы заботиться о чужих делах, пока не потеряешь свои.
Я следую за Гвенной знакомыми коридорами, вздрагивая от каждой тени при мысли о встрече со старыми клиентами, но поблизости никого. Все заняты. Каждая звуконепроницаемая дверь – шрам глубже, чем тот, что на моей груди. Я никогда не знала, что готовит мне очередной день, открывающийся за дверью. Других девчонок мадам предупреждала заранее, но почему-то особенно злорадствовала, наблюдая, как мне приходится действовать вслепую. Теперь, оглядываясь назад, я предполагаю, что она рассмотрела во мне саму себя – одержимую, упорную. И была не прочь увидеть страх на моем лице, признак того, что мое упорство наконец сломлено.
На этот раз, входя в ее кабинет, я стараюсь, чтобы на моем лице не было и тени страха.
Мадам Бордо не поднимает головы от бумаг, без устали царапая твердосветным пером. Кабинет обставлен просто, круглое окно выходит на улицу. Ее слабость – не золото или драгоценные камни, а бумага. Всегда только бумага, возможность водить по ней пером, ощущать ее. Непроницаемый для проекционного оружия сейф в стене ее кабинета предназначен для тонких белых листов настоящей бумаги. Я прочищаю горло. Мадам кладет ладонь на бумагу и быстро вскидывает взгляд серых глаз.
– А, Синали. А я гадала, когда ты притащишься обратно. Он наконец пресытился тобой? – спрашивает она, поправляя очки.
Инстинкт побуждает меня отшатнуться, но я усаживаюсь на стул напротив ее стола.
– Пресытился. И тогда я его убила.
Ее перо замирает. Взгляд мадам задерживается на только что написанном слове – «опрометчивый». Наконец она щелкает языком и продолжает писать.
– Поэтому я и не могла доверить тебе никого из приличных клиентов – девчонки вроде тебя неспособны держать себя в руках. Ты отпугиваешь людей.
Разрушитель Небес пользуется словами как ребенок, а мадам Бордо они служат, чтобы причинять боль. Год назад я была оцепеневшей и не могла почувствовать их, но теперь ощущаю ясно, как в седле, – холодные, колкие, всаженные мне в горло. Она снова поднимает на меня равнодушный взгляд.
– Кто это нарастил тебе мышцы? Никто на тебя не позарится, если будешь выглядеть как мужчина.
– Я хочу видеть Джерию.
Ее перо бежит быстрее, черные чернила переливаются при свете голосвечи, мадам фыркает.
– Нет.
Я встаю, и, к моему удивлению, она еле заметно вздрагивает. Ее слова испаряются – все до единого, и старые, и новые, ощутимые и нет, и странное чувство разрастается во мне. Несмотря на все, что она со мной сделала, я не могу заставить себя ненавидеть ее. Она дала мне то, о чем я просила, что больше никто не мог мне дать, – способ приблизиться к благородным. Дала мне путь, чтобы идти по нему, когда остальные разрушали все мои пути. С уверенной неторопливостью я вываливаю на стол содержимое карманов, и оно сияет на свету.
– Серебро, – говорю я. – Его хватит, чтобы оплатить как минимум час времени Джерии.
– Это же… – Бордо тянется к вилке, восторженно пробует пальцем остроту зубцов. – Это не синтетика. Это староземное серебро. Где ты его взяла?
Я молча наблюдаю, как в ее очках отражаются мысленные подсчеты – сколько бумаги можно купить за это серебро, каких видов, какого качества. Вероятно, ей никогда еще не платили вот так, вещами, принадлежащими истинной знати, я впервые нахожусь по другую сторону, и ощущение власти оказывается пьянящим, злорадным, с электрическим привкусом. Бордо смотрит на меня снизу вверх, не веря или начиная верить – не могу определить точнее, но ее замешательство несомненно: я бастардка, которую не тронул королевский двор, бастардка, которая бросила им вызов и осталась в живых. Я не самозванка, не психопатка, не бледная копия. Лишь в этот момент я по-настоящему сознаю, что от собственной крови нет спасения.
Как бы это ни было им ненавистно, как бы ни было ненавистно мне, я и есть одна из них.
– Мое имя Синали фон Отклэр, и я желаю видеть Джерию сейчас же.
* * *
Мадам Бордо провожает меня сама, идя скованной походкой и в полном молчании. Джерия – единственный знакомый мне человек, которую можно назвать настолько же умной, как Дравика, и если кто и поможет мне раскусить его, так только она. Судя по тому, каким путем ведет меня Бордо, сейчас Джерия занимает «люкс» в пентхаусе, и скоро мы подходим к двери с отделкой, имитирующей стиль благородных – с голографией, под красное дерево. Световая подделка шипит под костяшками пальцев мадам Бордо, когда она стучит в дверь.
– Она ждет клиента, – говорит Бордо, повернувшись ко мне. – Так что советую тебе не затягивать.
Я поднимаю бровь.
– А я советую вам отложить визит клиента, насколько это понадобится. Или вам не нужно мое серебро?
Поджав губы, она отпирает дверь. Я вхожу и с улыбкой захлопываю дверь перед ее носом. Но моя улыбка тает, стоит мне повернуться, шквал запахов парфюма, латекса, силикона и пота обрушивается на меня, вызывая воспоминания. Хотя это и «люкс», но ковролин здесь такой же пожелтевший, с мельтешащим рисунком, как тот, на который я столько раз заставляла себя смотреть.
– Синали!
Услышав этот возглас, я поднимаю голову: Джерия, сидящая на кровати с балдахином, при виде меня вскакивает, звеня бубенчиками на шутовском колпаке. Ее туника, туфли, трико – как у королевского шута, только из ткани подешевле. Лицо по-дурацки раскрашено, все в белой пудре, с розовыми кругами на носу и щеках. Нам доводилось видеть друг друга в самых причудливых нарядах, но настолько странного, как этот, среди них еще не было. Но Джерии он идет, и мое появление вызывает у нее на лице, формой напоминающем сердечко, сияющую улыбку.
– А я и не знала, что ты вернулась!
– Нет, не вернулась, – с трудом выговариваю я.
– Да?.. – Джерия хмурится, отводя со лба тонкие пряди каштановых волос. Потом замечает, что я разглядываю ее костюм, и смеется. – Мне велели сыпать скверными шутками и получать за них «наказания». Как я рада снова видеть тебя!
Я еле произношу «я тоже».
– Я помню, ты не любишь, когда тебя трогают, – она
