посвистывал. Вологов сидел насупившись. Когда кипяток согрелся и суп из мясных консервов сварился, я подал команду:
— Равнение на котелок, кто ложку с собой приволок. У кого нет ложки, пусть хлебает долбенкой иль березовой плетенкой!
Но ложки у всех нашлись. Из рюкзаков было вывалено на газету содержимое. Тут были куски колбасы, сыр, масло, перец, горчица, лавровый лист и всякая прочая продуктина, необходимая охотнику для утоления жажды. На импровизированном столике появились стопочки и настоящая охотничья водка.
— Хряпнем по единой для успокоения совести, — пробасил Вологов, улыбаясь. При виде водки он прямо-таки преобразился и уже забыл о тулочке.
Но Хрустов ему напомнил:
— Такую охотку не зальешь водкой.
Вологов развел руками:
— Как в псалтыре. Вот те крест. Кто о чем, а Хрустов о еси…
— Ну и черт понеси, — пропел Снежков, наливая водку.
Но выпить охотничкам не пришлось. Из-за Снежкова с лаем прыгнул Дергач, залилась Белиберда. Снежков поставил водку, причмокнул:
— Чего это они? Может, рассердились, что охотники о них забыли, даже корочки хлеба не дали. А ну, Дергач, к ноге!
Но Дергач залаял еще сильнее, ему вторила Белиберда.
— Да никак собаки постороннюю кость учуяли? — проговорил Вологов и хотел подняться, чтобы идти поглядеть, на что же так собаки зарятся. Но он не успел подняться, как из-за бочага, хлюпая водой, вышел молодой мастер леса, Окинин. За его плечами Вологов приметил двух глухарей и зайца. У Вологова даже дух захватило.
— Вот это да-а, — прошептал он. — Вот это поле.
Заметил это и Хрустов. Рукой поманил Окинина:
— А ну, ходи сюда, молодость! Не брезгуй стариками.
— А что мне брезговать, — с улыбкой ответил Окинин и поздоровался с нами.
— Каким путиком шел, что видел, кого встретил и что приметил? — спросил я мастера леса.
Окинин головой тряхнул, кудри разлетелись, глаза весело сверкнули.
— Где шел, там след, но меня уже нет. Видел три выводка с копылухами вместе, двух от одной отнял. Видел маленького лосенка, поздоровался. Вот и весь мой сказ. А как у вас?
— Да не очень-то складно, — ответил я. — Все ж ополились.
— Одного зайца на четверых? — Окинин изумился. — В таком лесу не увидеть лису… Мало, мало, почтенные.
Хрустов встал на колени и, опершись руками о зеленую шубейку земли, заговорил:
— Выпьем за тех, кто встает раньше всех.
Я поглядел на Окинина:
— Давайте и вашу стопку.
— Я не пью, — ответил Окинин. — С детства винный запах не перевариваю.
— А ты, мастер, не переваривай, а пей. Пей, раз компания просит, — говорил Хрустов, поднося к губам стопку.
— Я же непьющий, — повторил Окинин.
Вологов жирно рассмеялся:
— Непьющих мастеров леса не бывает. Курица и та из лужицы попивает.
— Ну и пусть себе пьет, а я не буду, — твердо ответил Окинин. — Отец у меня был непьющий, то и мне в наследство оставил.
Разговор прервала Белиберда. Проголодавшаяся собачонка стала шарить около импровизированного стола, на котором стоял котелок с супом, и, задев его шерстастым хвостом, опрокинула, разлив всю похлебку. Хрустов выругался. Вологов вскочил с места, поймал собаку, ударил прутиком по спине, а Снежков горевал, что такой наваристый суп прорва выплеснула зайцу под хвост. Но тут сразу же не своим голосом заорал Снежков на Дергача. Я повернул голову и увидел, как Дергач, держа в зубах круг колбасы, пятился задом в куст можжевельника, а когда Снежков вскочил, чтобы вырвать у собаки колбасу, Дергача и след простыл. Белиберда жадно долизывала разлитый ею суп.
Посмотрев на эту историю с обедом, Окинин улыбнулся, надел на плечи рюкзак, откланялся и ушел по своей тропе.
Снежков налил в стопки водки и, подавая Вологову, проговорил:
— Во здравие тех, кто радуется тому, чему я не радуюсь.
Оба залпом осушили стопки, потом Вологов растянулся на земле у столика и запел надтреснутым голосом:
Шумел угрюмо Брянский лес…
СМЕХ И ГОРЕ
Старого югозерского охотника Сергея Панфиловича Умрихина я застал на берегу озера Малая Сойда. Он сидел на травянистой кочке и вел рассказ. Вокруг старика в разных позах лежали молодые рыболовы — школьники. Зореванье давно уже прошло, лов кончился, уха съедена, костер чуть тлел слабоватым блеском. Шел тихий да свежий вечер. Старик рассказывал негромко и все время поглядывал на ребятишек. На его голове, словно на припечинке, светилась лысинка. Так и хотелось подойти к нему да погладить эту обиходную голову.
— Так-то, сват-брат, на чем я остановился? Ах, да, на лосях. — Старик поправил серебром отлитые усы. — Было у меня дельце из рук вон выходящее. Памятное потому, что я видел смех и горе.
Ребята сомкнули кольцо вокруг старика.
— Сочинилось оно в теплый июльский день. В лесу стояла сухая жара — спасенья от оводов не было. Я с ночи сидел в лодчонке посреди озера, а к берегу притулиться боялся — овод мешал. После полдника замечтался и заснул. Проснулся, сват-брат, вовремя. Моя лодчонка от чьего-то удара чуть не перевернулась, да я вовремя на крыло встал. И что же я вижу? Подле меня плывет и фыркает, фыркает да плывет матерый лось, а рога у того лося точно на подбор, широкие, ветвистые — можно много к ножам черенков смастерить иль там к бильярду шаров наточить. Плывет этот лось вдоль озера и хочь бы что! Я поднял свое грузило, что держало на приколе лодчонку, следом за лосем направление взял. Подпустил близко. Плывет животина себе вперед и на меня озабоченно поглядывает. Жалко стало. Весла положил в лодку, чтоб ненароком не ударить ими лося, подплыл к нему совсем близко.
Наверное, животина уставать стала. За рога лосиные, сват-брат, хочу дотронуться — не дается, головой крутит, фыркает. Животина могутная — поди, пудов пятнадцать будет. На воде-то ему потяжче, чем на суше, устал, тяжело задышал. Я ему и говорю:
«Пойдем на сворку?»
Лось и глазом не моргнул. Я подплыл и на рога веревку по-казахски набросил. Сначала лось испугался, замычал, а я ему:
«Нет, не мы, а я; держись, дурень, моего совета!»
Решил к берегу править, а он и в ус не повел — отмахивается да вдоль озера мою лодчонку тащит. Тогда я натянул правую веревку, что вожжу, и кричу:
«Коняга, ась!»
Сдался на мою милость. Повернул вправо. Так я сижу в лодке и ухмыляюсь, а лосем заправски правлю, то влево, то вправо, а то и прямо. Правлю я, сват-брат, а сам думаю: «Замучаю в воде животину, с говядиной буду, да братьям помаленьку дам, из кожи сапоги с натягом сошью, хворсить стану». Хоть и нет со
