мной ружьишка, а лося я решил одолеть.
Сижу в лодчонке и управляю лосем, что кобылой. Уморительно, на душе спокойствие. Крикнул братанам, чтоб встречу на берегу организовали, а сам за краюшку хлеба взялся. Сижу и ем, а лось фыркает да на меня исподлобья поглядывает. На воде мелко держится — вся спина на виду. Спина широкая, мясистая. Вот, думаю, славная говядина. И смекаю, что себе взять, что младшему брату Гришке дать, а что середовалому Митьке в ведро кинуть.
Так я с ним мучился часа полтора, сам уморился, а от лося не отступился. Животине надоело мое самоуправство — ослушиваться стал. Я лося повертываю вправо, а он норовит влево. Я ему кричу:
«Куда плывешь?»
А он мычит, фыркает, будто ругается, на меня свой глаз пялит, а глаз-то стал красный, что фонарь.
«Н-но! — кричу я животине. — Давай прямо к берегу».
А лось плывет себе да плывет по выбранному им маршруту и на плаву даже тростник срывает. До окрайка озера недалеко осталось, а я устал. Сел в лодку и опять за хлебушек взялся. На животину поглядываю да хлебец поглатываю. Вижу, на берегу мои братья стоят, языками причмокивают — радуются, дураки. Гришка кол в руках держит — аршина четыре будет, а Митька с топором.
Но как только лось почуял близость берега, круче пошел — проворней да поворотливей стал. Лодка прытче запрыгала на воде. Я стал ближе к лосю подвигаться да братьям покрикиваю:
«Животина здоровенная — бить по голове надо, в проушины… В проушины между глаз…»
Но лось, как только ногами нащупал озерное дно, рванул с силой. Я что тарелку щей пролил, в воде оказался, головой ила достал. Пока то да се, сват-брат, а лося и след простыл. Братьев на берегу тоже нет. Я в воде барахтаюсь. Кричу, о помоге взываю.
Митька выбежал из лесу, впопыхах шест мне кинул да в зубы угодил, кровь пошла. На берег выплыл и кое-как одежонку вымыл, потом высушил и все прочее. Так вот как было, сват-брат.
— Лось-то, дедушка, все еще с лодкой в лесу бегает? — спросил кто-то из ребятишек.
Старик не обиделся, лысину погладил, улыбнулся:
— Конечно. А где ж еще ему быть, как не в лесу. Поглядеть хочешь? Пожалуйста. Выйди в жаркий полдник к озеру, что в лощине спрятано, лось-то и пожалует к тебе на смотрины. Там он от оводов да от мух спасается.
— А как дело с лодчонкой?
Старик вздохнул. Видно, что лодку он жалел:
— Разбил, стервец. В щепки. Как выбежал с ней лось на зимник, так лодка между лесин попала, разлетелась, не соберешь. После ходил я смотрины делать, да что — черепки да щепки, щепки да черепки. Одни уключины железные выстояли.
КРЫЛАТАЯ ЩУКА
После сытного ужина дедушка Сергуня достал из штанов самодельную берестяную табакерку, не спеша открыл ее, взял щепотку нюхательной вони, заштукатурил обе ноздри и, что хороший насос, вдохнул воздух, зарделся, потом троекратное самозабвенное чихание покатилось по кругу охотничков.
— Добрый табак, славная понюшка, — проговорил дедушка и снова чихнул, но уже с выдержкой, смачно, прокряхтел: — Добро берет, достает аж до печенок.
Кто-то из охотников попросил дедушку рассказать им что-либо из охотничьих «выжимок». А выжимок у Сергуни хоть отбавляй. За его спиной сорок лет промысловой охоты, и вот уже двадцатый год он числится на Андомщине егерем первой руки. Много видывал дед. Большой он знаток лесной кладовой, а малоразговорчив. Не всегда его заставишь говорить. Если к слову придется что-либо занятное, почнет рассказывать, и тогда унять его трудно: говорит, говорит, и все с присловием — простое умножение. Бывало, слушаешь деда и диву даешься — откуда у него такие слова берутся? Сам он невелик, не широкоплеч, руки синежильные с мозолями, а язык остер что коса.
— Так на чем я остановился? Ах, да, на рыбачьих безделушках, — начинает свой рассказ Сергуня. — Блесна не всяка идет к щуке. Вот поделка из белой меди — это да. На нее в реках сильнейший клев. В озере кофейная вода, и блесну надо подбирать по цвету воды. Тут больше подходит поделка из красной меди. Заводской работы блесен я не покупаю и их не обожаю. Простое умножение. Надо деньги, а где мне их взять, коль не всегда в заработках. Я завсегда свои беру, по воде, по цвету подбираю. Рыба, она с глазом, любит неподделки. Бывало, закинешь блесну в озере из заводской работы, то рыба от нее в стороны шарахается — видит, что, того-этого, простое умножение, а коль пойдет своя, самодельная, сама рыба на крюк лезет.
Сижу как-то раз я подле тростника да потихоньку вылавливаю окушков. Клев превосходный. Окушок клюет, что плотва, прожорливо. Так вот, значит, сижу, курю, ловлю, а зорька идет, точно пава в багрянцевом наряде, засмотришься. Смотрины длятся недолго. Глянул на воду, и ноги у меня запередергивались, затряслись, что лихорадочные. Сердце к горлу приступает, провздыхнуться не можно, а как провздыхнулся — вижу: необычайное существо плывет по воде рядом с тростником и как будто помахивает крылышками. Простое умножение, думаю, не выдра ли? Нет, таких не видал. Не ондатра ли? Тоже нет, больно длинна. Подраненная птица? Тоже не похожа. Потом все исчезло, а на воде только пузырьки плавятся, тростник качается, перешептывается, будто смеется. Клев после этого сразу же прекратился. Пришлось перебазироваться в другое плесо. При переезде с места на место я завсегда разматываю дорожку с блесной из красной самоварной меди.
Простое умножение. Распустил дорожку, легко прошумел веслами и, только стал подъезжать к приколу, к тростниковому островку, как — шасть, и нет зуба.
— Кто ж его вырвал? — не удержался кто-то, спросил.
— Коль распущу блесну, то конец лески я завсегда беру в зубы для лучшего прочувствования. Простое умножение, жилка — вещь благородная, чувствительная. Бывало, мелкий окунишко заглотит блесну, мой зуб уже слышит, передает в голову, а та знай ворочает мозгами да приказывает работу. А тут вылетел зуб, да еще не ржавый. Плотно сидел на месте. Сильный был рывок, хлесткий. Сплюнул я зубью кровь, взял конец лесы в руки, а потом обмотал ее к кормовой упряжке, а сам стал пробовать — натягивать. Делаю натяг на себя. Жилка поддается. Скручиваю и делаю натяг снова, чую — что-то тяжелое следом ползет. А что? Понять не могу. Не то топляк со дна, не то запутавшаяся сеть, брошенная рыбаками. Подтаскиваю ближе. Всплывает из воды что? Страшило, не то осьминог, не то сам водяной черт, сверху весь черный, будто дегтем вымазан, а напереду что-то сереет, будто девичья оторочка на нагруднике. Вижу,
