играют важную роль, но не могут ни целиком удовлетворить все нужды и потребности индивидов, ни защитить все аспекты индивидуальной свободы от процессов нивелирования, которые «в своих глубочайших основах коренятся в общих условиях культуры» [Новгородцев 20006: 265]. Роль государства заключается в том, чтобы создать пространство свободы, в котором личности могли бы развивать независимое мышление, поступать согласно своей воле, а также формировать более однородную социальную среду, чтобы взрастить в обществе чувство справедливости и единства. Хотя государство обязано обеспечить выполнение этих обязательных условий, нельзя возлагать на него полную ответственность за нравственное воспитание человека, которое может происходить только в сознании отдельного человека. «Стремление быть самим собою, верным своему внутреннему идеалу, голосу собственной души, совести есть то, что составляет драгоценнейшее достояние человека, – резюмирует Новгородцев, – и это достояние не может быть ему заменено никакими удобствами и преимуществами внешнего положения, уравнивающего его с другими» [Новгородцев 20006: 259].
На примере современных западных государств он показывал, как может быть реализовано на практике равновесие между различными видами свободы и какими возможными опасностями чреват этот процесс. В Англии, по его мнению, многообещающее решение этой проблемы было найдено такими либеральными политиками, как Г. Асквит (1852–1928): Новгородцев одобрительно отзывается о поддержке Асквитом позитивной концепции свободы, понимаемой им как возможность «сделать лучшее употребление из своих способностей, благоприятных обстоятельств, своей энергии, жизни» (курсив – автора цитаты) [Новгородцев 20006:271][325]. Основываясь на этих предпосылках, Асквит говорил о таких политических задачах, как улучшение в сфере народного образования, борьба с народным пьянством, решение жилищного вопроса и улучшение условий социальной и промышленной жизни [Новгородцев 20006: 272]. Понимая под равенством не равноправие всех перед законом, а равенство возможностей («равенство исходного пункта»), английский либерализм объединял в идее свободы концепции как справедливости, так и индивидуального творчества [Новгородцев 20006:288]. Как писал Новгородцев, «равенство исходного пункта не только не исключает свободы, но и, напротив, предполагает ее: свободно развивающиеся лица уравниваются только в начальных условиях своего развития, поскольку это зависит от общих и внешних условий общественной жизни; все дальнейшее предоставляется их свободе» (курсив – автора цитаты) [Новгородцев 20006: 286].
Далее Новгородцев обращается к опыту французского либерализма, где тоже была сделана попытка разрешить возможный конфликт между свободой и равенством, но при этом стало ясно, что ущербная теория личности может привести к несвободе. Он замечает, что в полемике вокруг единства культуры, частью которой стала борьба с клерикализмом, французские либералы-антиклерикалы утратили представление об абсолютной ценности каждого индивида, утверждая, что ради создания «общей души» можно пренебречь личными интересами в пользу общественных [Новгородцев 20006: 306]. Возражая против этой точки зрения, Новгородцев цитирует Струве и Франка:
Если личности могут в известных отношениях объединиться, согласовать свои желания, действия и идеалы, они не могут никому делегировать всю свою душу, отчуждать без остатка собственное право на культурное творчество… чтобы оно не умерло и не заглохло, ему необходимы простор и свобода, чтобы этим свободным развитием оно питало и обновляло также ту свою часть, которая подчинена порядку и организации [Новгородцев 20006: 310][326].
По его мнению, такое насаждение определенных культурных форм и тенденций было несовместимо с идеей негативной свободы, лежащей в основе гражданского общества.
Рассуждая о кризисе современного правосознания на Западе, Новгородцев пишет о том, что либералы ощущают недостаточность правовых начал и считают необходимым подкрепить их воздействием нравственных факторов [Новгородцев 20006: 324, 328]. В связи с этим, говоря о соотношении правового и нравственного элементов, он ссылается на Котляревского: «Как всемогущество народного суверенитета требует противовеса в создании неотчуждаемой области личных прав, так эти последние должны свободно ограничиваться чувством солидарности» [Новгородцев 20006: 324][327]. В то же самое время Новгородцев настаивает на том, что все способы достижения социального прогресса имеют свои пределы. Нельзя ни изменить человеческую природу, ни создать идеальное общество; люди всегда будут иметь «эгоистические чувства и своекорыстные стремления», и об этом никогда нельзя забывать, рассуждая о человеческом поведении [Новгородцев 20006: 329]. Таким образом, прогресс может быть только частичным и медленным: достижение индивидуального благополучия является трудным процессом, представляющим собой «длинный путь сложных усилий и постепенного совершенствования, предельная цель которого лежит в бесконечности» [Новгородцев 20006: 327]. В «Кризисе современного правосознания» Новгородцев глубоко и продуманно обосновал свою старую теорию о телеологическом развитии общества в сторону конституционной демократии. Милль первым отметил, что распространение идей демократии и равенства в Европе несет угрозу индивидуальной свободе; Новгородцев же пришел к выводу, что философский либерализм не может быть связан с каким-то одним политическим режимом и что свобод становится то больше, то меньше.
Это, по его мнению, было прямым следствием конфликта между различными ценностями, возникающего тогда, когда абсолютные принципы обретают воплощение в конкретных исторических обстоятельствах.
5.2.4.2. Либеральная концепция свободы
В своем следующем произведении о политической философии – «Об общественном идеале» – Новгородцев подверг еще более серьезной критике позитивистский подход к истории, говоря об опасности, которую представляет собой идея прогресса, ведущего к обществу с единой моделью устройства и заранее определенным набором свобод[328]. По мнению Новгородцева, свобода принципиально несовместима с представлением о том, что человечество «приближается к заключительной и блаженной поре своего существования» и что существует спасительная истина, «которая приведет людей к этому высшему и последнему пределу истории» (курсив – автора цитаты) [Новгородцев 1921: 3]. Как и в своей предыдущей книге, Новгородцев остановился на тех аспектах учений Руссо, Канта, Гегеля и Маркса, а также позитивистов Конта и Спенсера, которые содержали в себе утопическую идею о достижимости «высшего и последнего предела истории» и в ложном свете представляли сложную и многогранную связь между свободой и равенством. У Руссо эта идея приняла форму теории народного суверенитета; Кант верил в существование «вечного мира» и в то, что человечество «все ближе и ближе подходит к своей цели» [Новгородцев 1921: 4]. Однако общим для всех этих теорий общественного прогресса, писал Новгородцев, было то, что они на основании ложных предпосылок пытались найти такое общественное или политическое устройство, при котором индивид мог бы достичь полной гармонии со своей социальной средой и в итоге слиться с ней в единое целое [Новгородцев 1921: 18]. Какую бы форму ни принимали эти учения, вера их создателей в существование заключительной стадии истории человечества (Absolutrechlicher Zustand, das letzte Stadium der Geschichte, letat final, the highest state, das Reich der Freiheit) лежит в основе всех тех попыток создания социальной утопии, которые, согласно Новгородцеву, происходят в настоящий момент.
Хотя Новгородцев сказал несколько добрых слов об идеях французского социалиста
