ничего страшного! – На белом лице кривая улыбка. – Думай о Марии, беги!
И Фредер побежал во весь дух.
Иосафат повернул голову. Увидел, как чернота над бездонными улицами, трепеща, наливается красным. Слышал крики многих тысяч. Рассек кулаком воздух, смутно подумав: «Будь я Гротом, выбранился бы сейчас как следует…»
Он снова уронил голову в обломки, сознание ушло, осталась только боль…
А Фредер бежал так, как не бегал никогда в жизни. Не ноги несли его, а обезумевшее сердце и мысли…
Улицы и лестницы, опять улицы и, наконец, Соборная площадь. Черный Собор в глубине, оскверненный, без света, площадь у широких ступеней кишит людьми, а средь толпы, средь ужасного звериного хохота неистового отчаяния, средь воя яростных песен, средь копоти факелов и пожаров, высоко на костре…
– Мария!..
Фредер рухнул на колени как подкошенный.
– Мария!..
Девушка, которую он принимал за Марию, подняла голову, выискивая его взглядом. Нашла. Улыбнулась… рассмеялась.
– Спляши со мной, любимый! – Голос ее, как отточенный нож, пронзил шум толпы.
Фредер встал. Безликая масса узнала его. С криком и улюлюканьем хлынула навстречу.
– Хо-хо-хо! Сын Иоха Фредерсена! Сын Иоха Фредерсена!
Все тянулись к нему, норовили схватить. Он отчаянно отталкивал их. Прижался спиной к уличному парапету.
– Почему вы хотите убить ее, мерзавцы?! Она спасла ваших детей!
Ответом был раскатистый хохот. Женщины хохотали до слез, кусая свои кулаки.
– О да, о да… она спасла наших детей! Песней о мертвых машинах спасла наших детей! Черной ледяной водой спасла наших детей! Ура ей! Гип-гип-ура!
– Бегите к «Дому сыновей»! Там ваши дети!
– В «Доме сыновей» нету наших детей! Там живет богатое отродье… сыновья вроде тебя, собака в шкуре из белого шелка!
– Да послушайте же, ради Бога… послушайте меня!!!
– Не желаем мы ничего слушать!
– Мария… Мария! Любимая!
– Не ори, сын Иоха Фредерсена! Не то мы заткнем тебе пасть!
– Убейте меня, если хотите, но отпустите ее…
– Всему свой черед, сын Иоха Фредерсена! Сперва погляди, как твоя красотка-любимая умрет красивой, жаркой, роскошной смертью!
Одна из женщин – жена Грота – оторвала от своей юбки лоскут, стянула Фредеру руки. Веревками его привязали к парапету. Он защищался как дикий зверь, кричал так, что жилы на шее грозили лопнуть. Связанный, бессильный, он запрокинул голову, глядя в небо над Метрополисом – в чистую, нежную, зеленоватую синеву, ведь уже рассветало, ночь близилась к концу.
– Боже! – закричал он, пытаясь в своих путах пасть на колени. – Боже! Где Ты?..
Буйный красный свет ударил ему в глаза. Костер вспыхнул длинными языками. Мужчины и женщины схватились за руки и, как одержимые, все быстрее и быстрее, все более широкими кругами повели хоровод вокруг костра, крича, смеясь, топая ногами:
– Ведьма! Ведьма!
Путы Фредера лопнули. Он ничком упал под ноги пляшущих.
Последнее, что он видел, когда пламя огненным плащом охватило платье и волосы девушки, была ее нежная улыбка и чудо глаз… и смертельно-греховный рот, манивший из огня:
– Спляши со мной, любимый! Спляши со мной!
XXI
Ротванг очнулся с ощущением, что умер. И это открытие принесло ему глубокое удовлетворение. Больное тело его уже не трогало. Наверно, это попросту остаток жизни. Однако он всерьез встревожился, когда с трудом привстал и огляделся по сторонам, – Хель здесь не было.
А ему необходимо найти Хель…
В одном мире он все же выдержал бытие без Хель. Но во втором? Нет! Лучше уж сразу окунуться в небытие.
Он поднялся на ноги. С огромным трудом. Должно быть, долгонько пролежал здесь трупом. Уже и ночь настала. Но снаружи бушевал огонь, до него доносился неимоверный шум… людские вопли…
Хм.
Раньше он надеялся отвязаться от них. Однако всемогущий Творец, по-видимому, нигде не мог без них обойтись. Ну да ладно. Ему нужна только Хель. Вот найдет Хель и – такую он дал себе клятву! – никогда больше не станет роптать на Отца всех вещей…
Что ж, надо идти… Дверь на улицу открыта, висит косо, на одной петле. Странно. Он вышел из дома, не спеша огляделся. То, что он увидел, было вроде бы Метрополисом, но каким-то ошалелым. Дома словно замерли в пляске святого Витта. И непривычно грубый, неотесанный народ бесновался вокруг пылающего костра, на котором стояло существо редкостной красоты, показавшееся Ротвангу на удивление знакомым.
Ах… ну да, конечно… в той жизни, которая, слава богу, осталась далеко позади, он пытался вместо утраченной Хель создать другую… вмешался немного в дела Творца мира… Недурно, недурно для начала… хм… Но, Господи Боже, по сравнению с Хель – какое убожество! Какая глупость!..
Горлопаны внизу сжигают это существо, и они совершенно правы. Хотя, пожалуй, слишком уж беснуются, уничтожая его пробную работу. Впрочем, в нынешней жизни у людей, возможно, такой обычай, а у него нет ни малейшего желания с ними препираться. Он хочет найти Хель… свою Хель… и всё…
Он точно знает, где надо искать. Она, его благочестивая Хель, очень любила Собор. И если трепетный свет костра не обманывает – ведь зеленоватое небо не давало света, – его Хель, как перепуганный ребенок, стояла в черноте соборного портала, крепко прижав тонкие сплетенные руки к груди, и еще больше походила на святую.
Мимо людей, беснующихся вокруг костра, Ротванг, учтиво стараясь никому из них не помешать, спокойно направился к Собору.
Да, это его Хель… Она отступила в глубину Собора. Он поднялся по ступенькам. Как же высоко этот портал… Его объяла прохлада и клубы ладана… У всех святых в нишах такие набожные и милые лица, они кротко улыбаются, будто тоже рады, что он наконец-то найдет Хель, свою Хель.
Она стояла у подножия лестницы, ведущей на колокольню. Очень бледная и несказанно трогательная. Сквозь узкое окно на ее волосы и лоб падал первый ласковый свет утра.
– Хель, – сказал Ротванг, и сердце его переполнилось восторгом; он протянул руки. – Иди ко мне, моя Хель… Как долго, как же долго мне пришлось жить без тебя!
Но она не пошла к нему. Отпрянула. В ужасе отшатнулась от него.
– Хель, – просительно произнес он, – почему ты боишься меня? Я не призрак, хотя и умер. Ведь мне пришлось умереть, чтобы прийти к тебе. Я всегда, всегда тосковал по тебе. И теперь ты не вправе оставить меня одного! Дай мне свои руки! Дай!
Его пальцы слепо ткнулись в пустоту. Вверх по ступеням каменной лестницы, ведущей на колокольню, кто-то спешно поднимался.
Нечто вроде гнева охватило сердце Ротванга. Глубоко в его душе, скованной и измученной, жила память о дне, когда Хель вот так же убегала от него – к другому… Нет, не думать… не думать об этом… Все это было в первой его жизни, и совершенно бессмысленно вновь переживать то же самое… в другом и, как надеялось все человечество, лучшем мире…
Так почему же Хель бежит от него?
Он пошел следом за нею. Одолевал ступеньку за ступенькой. И все время слышал впереди торопливые шаги. И чем выше убегала испуганная женщина, чем неистовее колотилось сердце Ротванга в этом неумолимом подъеме, тем больше наливались кровью его глаза, тем яростнее вскипал в нем гнев.
