мира к реальной жизни с ее разными мелкими всячинами, одной из которых стал приятный сюрприз. Проезжая долиной Чеддер[32], я зашел в гости к моему старинному другу – писателю и птицелюбу, живущему в окрестностях Уинскомба в очаровательном бунгало, сооруженном им среди Мендипских холмов. Мы пили чай на небольшой уютной террасе, обсаженной розами; по зеленому газону под ногами ползли длинные тени высоких сосен, стоящих в ряд, и я отдыхал после долгого жаркого дня пути. Мой друг с восторгом рассказывал о том, что несколько дней назад в его владениях обосновалась стайка клестов, как вдруг – легки на помине! – перед нами появились сами птицы, и с полчаса, потягивая чай и наслаждаясь клубникой, мы смотрели, как они лущат шишки: один красный, как кардинал, двое желтых, остальные зеленые или разноцветные – удивительные пернатые симпатяги затейливой окраски, наши северные попугайчики.
Назавтра (а завтра выпало на воскресенье) я был в Уэлсе, и надо же мне было увидеть спешащего к утренней службе звонаря церкви Святого Катберта. Эта встреча всколыхнула во мне давнее желание постоять на колокольне во время колокольного звона, желание, восходящее к прочитанной много лет назад статье Уолтера Херриса Поллока вSaturday Review, в которой описывался подобный опыт. Вот он, мой шанс, лучше которого трудно представить, ибо колокольня Святого Катберта с сонмом из восьми больших колоколов принадлежит к величайшим из великих звонниц Уэлса. Замечу, что хотя я и не раз слышал ее октет с почтенного расстояния, при мысли о близком знакомстве мне становилось несколько не по себе. Звонари удивились моей просьбе: я был первым, кто спрашивал у них позволения уединиться с колоколами во время их работы, во всяком случае, так они мне сказали; но и против они ничего не имели, а значит, я залез на колокольню и стал ждать, самую малость волнуясь, словно любитель музыки, предвкушающий знакомство с симфонией из дней гигантов, сочиненной (в порядке безумия) гигантом по фамилии Чайковский и готовящейся быть исполненной на «инструментах невиданной формы» и невиданных размеров. Мои ожидания оправдались сполна – эффект оказался слишком ужасным, чтобы выразить его словами, и содержал гораздо меньше музыки, чем я предполагал изначально.
Я продержался почти три минуты, но затем звон стал невыносимым, и, дабы уберечь себя от чудовищной катастрофы, я выбрался на крышу. Минуту передохнув, я вернулся, и так и ходил туда-сюда, спасаясь на крыше еще несколько раз, пока не перестали звонить. Простоять среди колоколов весь трезвон я не мог из-за опасности, которую всё время держал в уме, – что, если я оглохну настолько безнадежно, что больше не смогу услышать птиц? Для меня это означало бы конец всему. В статье, о которой сказано выше, Поллок описал мои ощущения в одном или двух предложениях. «Это не похоже ни на одиночный голос, ни на слаженный хор, – писал он. – Это похоже на преобразованный в музыку ор большой толпы, может быть, лишь наполовину состоящей из людей, который звучит в диапазоне от полной восторженности до глубочайшей разочарованности, от торжественного грозового набата до испуганных криков угроз, и всё это с величайшим разнообразием полутонов».
Не знаю, то ли колокола в церкви Святого Катберта были больше, то ли я стоял к ним ближе – вообще-то я стоял прямо среди них, – но никакой восторженности в их перезвоне я не обнаружил; это был сплошной бесконечный ужас, который, возможно, был бы выносимым, если бы не протяжный металлический звук, пробивающийся через визг, лязг и рев, о котором автор статьи забыл упомянуть, – громкий, будто под самым ухом на всю мощь гудит молотилка, и острый, словно прямо в мозг вонзается стальное острие. В этом несмолкающем звуке и заключалась главная невыносимость – если бы я не изобрел краткие передышки и на колокольне нашли мое бесчувственное тело, винить нужно было бы именно его.
Глава XXI. Пение болотной камышовки
Два необыкновенных дерева в Чепстоу
Птицы в аббатстве
Колония болотных камышовок
География болотной камышовки
Ее высокое место на певческой шкале
Ее пародийные способности
Кого она пародирует
Восторг, который дарит наблюдение за птицами
Как по-разному ведут себя птицы под наблюдением
Большая удача
Из Уэлса я направился в Бристоль, а оттуда в Чепстоу, в нескольких милях от которого я рассчитывал обнаружить представителей одного из моих редких видов. Но поиски показали, что таковых здесь давно не водится. Что же, оставалось в меру моих скромных способностей выжимать удовольствие из замка, долины реки Уай и Тинтернского аббатства. В Чепстоу, не в меру пьющем, праздном городке, я обнаружил две достопримечательности, которые, скорее всего, ни один автор не включит в свой путеводитель, а именно два дерева, растущих на территории замка: грецкий орех и плющ. О первом замечу, что он, несомненно, принадлежит к числу крупнейших грецких орехов страны. Одна из его боковых ветвей в своем горизонтальном простирании отходит на восемнадцать ярдов от ствола, противоположная ей – на пятнадцать. Таким образом, мы имеем крону диаметром в девяносто девять футов! Второе дерево, плющ, было именно что деревом в самом словарном смысле – растением, размером превосходящим куст и полностью самодостаточным, то есть не паразитирующим на другом дереве. Данный плющ рос у стены, но совершенно не требуя от нее поддержки, поскольку располагал собственным стволом, круглым и прямым, с шершавой, как у вяза, корой. Пятнадцати футов высотой, этот ствол имел три фута в окружности и был увенчан густой шарообразной шапкой из веток и листьев. Несомненно, когда-то плющ рос в тандеме с обыкновенным деревом, чье умирание – медленное и постепенное – оказалось для него вызовом, ответом на который стало наращивание и укрепление древесной массы и, как итог, обретение сильного прямого ствола, который остался стоять великолепным образцом независимости, когда старая опора рассыпалась в пыль.
Разрекламированное аббатство интересовало меня в первую очередь птицами. Это были недели, когда всё несметное множество здешних скворцов, воробьев и галок, а также сметное множество больших синиц, лазоревок, мухоловок и горихвосток выкармливали и воспитывали подросший молодняк. Скворцов здесь было так много, что подрастающее поколение просто на наших глазах вываливалось из стен. Говоря «наших», я имею в виду себя и моего собеседника – основательного старика, неспешно метущего прошлогодние листья с соломинками с голого грунта, заменявшего бескрышей руине пол. Внезапно один из птенцов, явно не отличающийся умом, побежал за нами, громко требуя еды. Старый дворник осторожно оттолкнул несчастного недотепу метлой: «А ну, давай, иди, иначе схлопочешь». Птенец послушался.
«Прощай,
