Одзэра и, по всей видимости, поговорить с ним о каком-то важном для них деле. Посетители обосновались у подножия тропы, ведущей в скит, приготовили жидкую лапшу и отнесли несколько котелков отшельнику. Они провели там три для, то поднимаясь в пещеру Одзэра для долгих бесед, то снова спускаясь на место своей стоянки, болтали, пили чай с маслом и крепким пивом, поздно ложились и просыпались до рассвета.
Лобзанг испытывал невыносимые муки. Он не мог ничего предпринять до ухода этих докучливых посетителей, а вскоре должен был вернуться Мунпа. Кроме того, визит пастухов, нарушивший привычный распорядок дня Одзэра, мог повлечь за собой изменения в часах его ежедневных медитаций или ослабить силу его мысленной концентрации…
Время шло, и снедавшее Лобзанга нетерпение становилось все более мучительным.
Наконец во второй половине третьего дня пастухи ушли. Медлить больше было нельзя, следовало рискнуть в тот же вечер.
Солнце уже давно скрылось за горизонтом, когда вероломный ученик толкнул дверь в скит Одзэра. У порога он простерся ниц.
То была полезная мера предосторожности, чтобы убедиться в степени отрешенности гомчена. Если бы тот заметил, что кто-то пришел, то заговорил бы с гостем либо приказал бы ему жестом остаться или уйти.
И все же, хотя Лобзанг подсознательно проявлял осмотрительность, он в то же время действовал в соответствии с глубоко укоренившейся в нем привычкой, требовавшей не раздумывая падать перед Учителем ниц. Более того, у коварного ученика сохранились чувства почтения и страха, которые он давно питал по отношению к Одзэру. Лобзанг собирался ограбить гомчепа… И все же…
Пастух был не в состоянии разобраться в сложных и противоречивых мыслях, кружившихся и сталкивавшихся в его голове.
Внутри скита было темно. Лобзанг не сразу смог разглядеть при слабом мигающем свете алтарной лампады фигуру отшельника в темно-гранатовой ризе, сидящего со скрещенными ногами в ящике для медитации.
Гьялва Одзэр никоим образом не показал, что заметил его появление. Лобзанг подошел почти вплотную к столику перед сиденьем гомчепа, на котором, как водится, стояли чаша, тяжелый медный чайник[22] и лежала коробка с цампой.
Одзэр по-прежнему оставался совершенно неподвижным, и его глаза были почти полностью закрыты.
Лобзанг снова простерся ниц и медленно поднялся, не сводя глаз с Учителя. Тот по-прежнему не двигался, и даже веки его не подрагивали, указывая на то, что он жив.
Лобзанг осторожно протиснулся в узкое пространство, отделявшее сиденье для медитации от маленького алтаря, подождал несколько мгновений, а затем, дрожа, просунул руку под ризу гомчена, ощутил под пальцами твердый предмет, дернул за шнурок, на котором висел ковчежец, и внезапно издал сдавленный крик ужаса.
Гьялва Одзэр смотрел на Лобзанга неестественно широко открытыми глазами, пылающими как раскаленные угли, и этот жуткий взгляд, устремленный на вора, пронизывал его насквозь, подобно огненным стрелам.
Молодой человек, инстинктивно пытаясь заслониться от этого испепеляющего взгляда, нащупал медный чайник; он машинально схватил его, поднял… и глаза отшельника, получившего сильный удар в висок, внезапно потухли.
Убийца ни о чем не думал.
Подобно роботу, приводимому в движение механическими пружинами, он методично совершал действия своего тщательно продуманного за предыдущие дни плана. Он разорвал шнурок, отделил от него ковчежец, спрятал его под одеждой, а затем, не оглядываясь, вышел из скита, закрыл за собой дверь и отправился туда, где спрятал мешки с едой и оставил привязанного коня, вскочил в седло и помчался во весь опор. Было уже темно.
Мунпа вернулся лишь на следующий день вечером.
Лобзанг, подгонявший своего коня, скакал всю ночь без остановки.
Холодный ветер, хлеставший беглеца в лицо, постепенно вывел его из бесчувственного состояния, в котором он пребывал, когда совершал преступление. Он снова начал думать и вместе с рассудочной деятельностью в его душу закрался страх.
Лобзанг тешил себя надеждой, что убийцу Гьялва Одзэра никогда не найдут. Кто бы мог его заподозрить? Разумеется, никто. Но был ли гомчен и вправду мертв?.. Возможно, полученный удар лишь оглушил его, но не убил. В таком случае он мог назвать имя своего обидчика, похитителя ковчежца. Вероятно, он узнал Лобзанга… К тому же разве Одзэр не был чародеем? Не обладал ли он способностями узнавать то, что оставалось для других тайной? В таком случае… если только смерть не лишила его навсегда дара речи, Одзэр был в состоянии заговорить и покарать его…
Даже будучи мертвым, гомчен оставался опасным… возможно, даже более опасным, чем при жизни… В то время как в скиту оставалось то, что казалось трупом Одзэра, Одзэра, ныне живущего в тонком теле, не преследовал ли убийцу этот призрак вместе с полчищем подвластных ему бесов?.. Не мог ли он внезапно появиться перед ним со своими жуткими, мечущими молнии глазами?..
Умственное оцепенение Лобзанга сменялось вспышкой безумия.
Бледный свет зари уже разливался над бескрайними пустынными чантангами, когда измученный преступник и его изнемогающий от усталости конь остановились между поросшими травой холмами на берегу небольшой речки.
Они провели там целый день. Лобзанг забылся тяжелым сном и спал до заката, в то время как его стреноженный конь мирно пасся по соседству.
После пробуждения страхи беглеца вновь дали о себе знать, однако многочасовой отдых унял его перевозбуждение, и он начал более трезво оценивать свое положение,
Лобзанг не встретил ни души после того, как уехал из скита, а также никого во время своей ночной скачки; никто явно не видел его, пока он спал, ибо нельзя себе представить, чтобы какой-нибудь дрокпа, заметив одинокого человека, отдыхающего в разгар дня подле своего коня, не подошел к нему спросить, кто он такой, откуда прибыл и куда направляется. Лобзанг, будучи дрокпа, прекрасно знал, как бы он сам повел себя при подобных обстоятельствах.
Итак, пока все шло как нельзя лучше, но оставалось встретиться с Пасангмой, и постараться не попадаться никому на глаза в пути.
Стало быть, ему предстояло бодрствовать и следующей ночью.
Немного успокоившись, Лобзанг смочил цампу в речной воде, слепил два шарика, съел их, запил водой и, когда темнота стала опускаться на высокогорные пастбища, снял путы с копыт своего коня, оседлал его, вновь нагрузив мешками с едой, и поехал дальше.
Покой, граничащий с забытьем, которым наслаждался Лобзанг, продолжался недолго. С наступлением ночи вновь появились призраки, преследовавшие беглеца; их злобный смех то и дело раздавался вокруг пего. Лобзанг тщетно подгонял скакуна; бесы двигались быстрее, чем лошадь, временами обгоняли ее и принимались угрожающе жестикулировать впереди. Убийца снова начал терять голову.
Когда ночь уже подходила к концу, Лобзанг наконец добрался до намеченной цели: места,
