дополняющими друг друга концепциями[373]. Кроме того, в эти годы он с большей систематичностью писал об объективной ценности прогресса, указывая, что он «сводится к расширению сферы солидарности как внутри политически обособившихся национальных групп, так и между этими группами, обнимаемыми общим понятием человечества» [Ковалевский 1913: 351–352]. В своей рецензии на «Вехи», вышедшей в сборнике «Интеллигенция в России» (1910), Ковалевский упрекал веховцев в том, что, по их мнению, «свобода и равенство находятся между собою в необходимом, органическом противоречии»; сам он называл это ложным представлением о свободе, характерным для восточных деспотий [Ковалевский 1910а: 60, 66]. Ссылаясь на Зиммеля, Дюркгейма, а также юриста и теоретика права и государства Л. Дюги (1859–1928), Ковалевский писал о том, что прогресс происходит тогда, когда общество становится более сознательным и нравственным, а его граждане все сильнее проникаются идеями солидарности. По его мнению, Локк теоретически обосновал возможность гармонии между свободой и равенством, а Англия служит конкретным примером их параллельного развития благодаря электоральным реформам, законам о веротерпимости и замене милитаризма индустриализацией [Ковалевский 1910а: 66–67][374]. «Уравнительная свобода потому не является химерой, а положительным требованием современной гражданственности, – писал Ковалевский, – что ею автономия личности признается не препятствием, а условием развития общественной солидарности» [Ковалевский 1910а: 88]. Как и в других своих исторических работах, доказывая, что принцип верховенства закона, свободная торговля и социальное государство могут сосуществовать друг с другом, он приводит много примеров из прошлого; так, говоря о Великой французской революции, Ковалевский соглашается с тем, что «людям, пережившим тот ряд событий, который открылся переворотом 10 августа, положившим конец монархии, и далеко не закончился 9-м термидора и наступившим затем белым террором, вполне обоснованным могло показаться утверждение, что оба начала: свободы и равенства – противоречат друг другу» [Ковалевский 1910а: 65]. Одним из авторов этого учения Ковалевский называет Б. Констана.
В поздних работах Ковалевскому не удалось преодолеть противоречия между восходящей к эпохе Просвещения и столь близкой ему теорией о том, что все общества развиваются по универсальным законам прогресса, и теми реалиями российской истории, которые его так тревожили. Со временем он пришел к мысли, что критически настроенный наблюдатель должен не столько искать универсальные правила и закономерности, сколько отмечать те особые обстоятельства, которые делают каждое общество уникальным. По словам П. А. Сорокина, именно этот акцент на множественность факторов, влияющих на общественную жизнь, и отличает поздние работы Ковалевского от его ранних исследований [Сорокин 1917: 181; Ковалевский 1913; Ковалевский 1910д]. Именно в эти годы Ковалевский ближе всего подошел к концепции прагматичной политики, которая признает необходимость одновременно позитивной и негативной свободы, но при этом не настаивает на безусловной ценности какой-то конкретной формы правления. В статье, озаглавленной «Прогресс», написанной в 1912 году, Ковалевский, обращаясь к истории европейских институтов власти, пишет, что, хотя формы государственного устройства постепенно эволюционируют, «говорить… об эволюции политических форм в смысле перехода от монархии к республике значило бы идти вразрез с историческими данными», [Ковалевский 1912]. Рассматривая историю Европы под этим углом, Ковалевский особое внимание обратил на то, что не всякое государство с республиканской формой правления лучшим образом защищало свободы своих граждан и давало им возможность самим определять свою политическую судьбу [Ковалевский 1912: 237–238]. Более того, он пытался убедить своих читателей в том, что в российских условиях более предпочтительным государственным устройством может быть монархия. Однако, заявляя, что «не в наличности или отсутствии правящей династии надо видеть ближайшее различие политической организации народа, а в большей или меньшей автономии личности, с одной стороны, и большем или меньшем участии всего гражданства в руководительстве политической жизнью страны, с другой», Ковалевский ставит под сомнение самую идею того, что какая-то одна политическая система может считаться прогрессивной по отношению к другой [Ковалевский 1912: 257]. В заключение он выступает в защиту некоторых принципов общественного устройства – секуляризации, (экономической) независимости, достигнутой благодаря торговле, представительным органам власти и равенству, – которые, по его мнению, являются лучшими гарантами личной свободы [Ковалевский 1912: 249].
Хотя интеллектуальное наследие Ковалевского невозможно понять, не держа в уме его убежденность в универсальность прогресса, работы ученого показывают также многообразие форм, которые мог принимать этот так называемый прогресс.
6.2. Между историей и политикой: либерализм П. Н. Милюкова
6.2.1. Личность между законами и культурой
В предисловии к переизданию книги «Россия и ее кризис» Д. Тредголд писал, что «достоинства и недостатки либерализма в России более или менее совпадали с достоинствами и недостатками самого Милюкова». В этом разделе будет показано, как тесно судьба Милюкова была переплетена с историей российского либерального движения [Treadgold 1962:5]. Однако при этом детальный анализ его социологического либерализма дает возможность лучше понять то более широкое направление в позитивистском либерализме, на развитие которого он так сильно повлиял.
Милюков родился в 1859 году в Москве, и его интеллектуальные способности и тяга к знаниям проявились еще в подростковом возрасте[375]. В 1877 году, через год после возвращения Ковалевского из-за границы, Милюков поступил в Московский университет и скоро оказался принят в «кружок молодых профессоров», чьи научные интересы, склонность к использованию сравнительного метода и увлеченность идеями таких авторов, как Конт и Спенсер, во многом определили его дальнейшую судьбу [Милюков 1955, 1: 86–89][376]. Под влиянием двух выдающихся историков, П. Г. Виноградова и В. О. Ключевского, которые убедили его в том, что историю необходимо изучать максимально широко, при этом научными методами, Милюков остановил свой выбор профессии именно на истории [Милюков 1955, 1: 87][377]. В своем «Курсе русской истории», который до публикации в 1904 году представлял собой просто цикл университетских лекций, Ключевский утверждал, что история любой нации находит отражение в универсальных исторических процессах (эту идею Милюков впоследствии воспроизвел в «Очерках по истории русской культуры»)[378]. В этом смысле Ключевский и его ученик Милюков пытались преодолеть противоречие между двумя концепциями российской истории, согласно одной из которых у России есть свой особый путь, а согласно другой она развивается в том же направлении, что и другие европейские страны. В последующие годы многие работы Милюкова по российской истории были посвящены поиску закономерностей исторического процесса, где он уделял особое внимание истории различных институтов и идей.
Позитивизм и историзм Милюкова проявлялись в том, что в человеческой личности он видел прежде всего продукт исторической эпохи и социальных законов[379]. В «Очерках по истории российской культуры» он писал, что «весь процесс человеческой эволюции совершается под влиянием могущественного импульса – необходимости приспособиться к
