теплыми руками мои дрожащие, ледяные ладони.
– Мне очень жаль. В последние месяцы меня почти не было рядом. Я не замечала, что у тебя на душе на самом деле.
– Ты не совершила ничего плохого, – утешаю я, – ты идеальная. Я просто… думала, что гораздо сильнее этого. – Взгляд останавливается на Холли, которую со вчерашнего дня я воспринимаю как тюремную камеру.
– Ты сильная.
Она пристально смотрит на меня.
– И отталкивать Картера – не выход. Ты и сама знаешь, правда?
– Может, и не выход, но иначе никак, – упираюсь я. – Ты не видела их с Меган. Ты не видела, как они счастливы вместе, мама. Он мог бы прожить счастливую жизнь. Со вчерашнего вечера у меня не выходит из головы, как она сияла после приема у врача. Она буквально освещала весь город. Уходя из больницы, я прокрутила перед глазами жизнь Картера, как в кино. И в этом фильме в роли дамы его сердца была вовсе не я, а Меган, хотя в душе мне хотелось бы видеть другую картину.
– По-моему, ты обижена. Ты злишься на жизнь и на судьбу. Но ты не одна, не нужно замыкаться, – шепчет она, а в глазах стоят слезы.
– Я не одна. У меня есть ты и Хейзел.
Напускная улыбка маскирует мое истинное состояние. Темное. Туманное. Израненное.
За несколько минут я успела разбить сердце Картеру и растоптать свое.
– Вы с Картером предназначены друг для друга. Или мне напомнить, как ты умоляла меня забрать его с собой? У меня сердце разрывалось от того, как ты грустила, когда я увозила тебя от Хизер и Чарльза. Картер несся за машиной изо всех сил, а ты? Ты ни на секунду не отводила глаз от заднего стекла, даже когда Картер остался далеко позади. Первые три дня ты просидела в этой комнате у окна. Там же, где сейчас. Ты высматривала Картера у подъезда, ожидая, что он появится там каким-то волшебным образом.
– Не нужно напоминать, что он для меня значит.
– А я думаю, нужно, – тихо отвечает мама. – Вспомни, сколько всего вас связывает, Скай. И тогда ты поймешь: все, что ты наговорила Картеру, – вранье. Мы обе знаем, что ты его любишь. Обе знаем, что он любит тебя. Он станет хорошим отцом для этого ребенка, не сомневайся, но принуждать его к отношениям, которых он не хочет? Это на тебя не похоже.
Задумавшись, я разглядываю наши переплетенные ладони. Бледная кожа покрылась пятнами, а мамины теплые руки украшает загар. Меня охватывает новый страх. Что, если я перестану узнавать себя?
* * *
Мне всегда казалось, что первые дни у Пенелопы были самыми тяжелыми и долгими в моей жизни. Или первые дни у Хизер и Чарльза, когда родная мать подбросила меня к ним, как невозвратный товар. Теперь я умнее.
После ссоры с Картером наступило абсолютное молчание, а голова гудит как никогда. Чуть ли не каждый день я задерживаю палец на его имени в списке контактов, но так и не решаюсь нажать на зеленую трубку, позвонить и извиниться. Вместо этого я довольствуюсь фотками в его Инстаграме[6], хотя уже знаю их все вдоль и поперек. После возвращения в Техас он больше ничего не выкладывал; в Сети его жизнь после Лондона не существует.
– Знаешь что?
– Что? – спрашиваю я и поднимаю взгляд на Хейзел.
Я закинула ноги на спинку дивана в общей гостиной, по телику идет «Бруклин 9–9». Вот уже две недели я не могу смотреть «Друзей», не разрыдавшись. Я до боли скучаю по Картеру. Хоть он и живет всего в нескольких километрах от меня. Даже когда он был в Европе, тоска была не такой сильной. Хуже не придумаешь, когда то, чего ты искренне хочешь, совсем рядом и все же недосягаемо.
– Нам надо чем-нибудь заняться сегодня. Хоть чем-то. Так дело не пойдет. Ни у тебя, ни у меня.
Хейзел отталкивается от кухонного гарнитура, становится у дивана и упирает руки в боки. Затем она обводит взглядом нашу небольшую комнату. Костыли ей больше не нужны, но она все еще ходит на них по коридорам и на территории кампуса, чтобы подольше оставаться моей соседкой. Мысль о том, что скоро ей придется переехать в другую комнату или даже корпус, ужасно меня расстраивает.
– У меня есть отличная идея, как нам обеим отвлечься.
После расставания с Мейсоном она почти все время проводит в кровати, перечитывает его старые письма из Афганистана, а затем аккуратно складывает их в коробку под кроватью.
– И какая же? Обратимся в сомнительную компанию в интернете, чтобы стереть воспоминания о Картере и Мейсоне? Как в «Вечном сиянии чистого разума»?
– Где? – переспрашивает она озадаченно.
– Это фильм с Джимом Керри. Его девушка стерла воспоминания, чтобы пережить разрыв и справиться с любовными муками.
Эта мысль мне нравится.
– Эмм… Нет. Я не об этом. Хотя фильм надо посмотреть. Думаю, стоит сделать уборку.
От этого предложения у меня лишь вопросительно приподнимаются брови. В горле застревает недоверчивый смешок.
– Уборку?
– Да, уборку. Бабушка всегда говорила, чем чище вокруг, тем меньше хлама в голове. Ты посмотри на это.
Она поворачивается на месте, хватает переполненное мусорное ведро и морщит нос, потому что оттуда зверски воняет.
– Это отвратительно.
– Я люблю тебя, Хейзел. Но не думаю, что чистый пол или отсутствие паутины по углам помогут развеселиться. И уж точно мне не полегчает от пустой мусорки. Мейсон тебя бросил, а я разбила на кусочки сердце лучшего друга. Даже горячая оргия со швабрами этого не исправит.
Она вздыхает в ответ на мой беспощадный анализ и набирает полные легкие воздуха.
– Давай хотя бы попробуем. Иначе скоро эта вонь дойдет до коридора, и к нам в гости наведаются первые крысы.
Сама мысль о том, что скоро придется ютиться в комнате с грызунами, заставляет меня выключить телевизор.
– Ладно, ладно. Ты победила. Но тогда на тебе вся нижняя зона.
Я поднимаю руку до уровня Холли и показываю пальцем на пол.
– Договорились. Я убираю пол и все, что ниже пояса. А ты протри столешницу на кухне и разбери холодильник.
Я бы предпочла спрятаться в комнате и укрыться одеялом с головой вместо того, чтобы смахивать пыль. Отгородиться от внешнего мира и перенестись в то время, когда я не была такой несчастной.
– По рукам, – сдаюсь я наконец, заталкиваю себя в Холли и достаю из ящика на кухне несколько чистых тряпок для уборки. Попытка не пытка.
* * *
– Бабушка твоя была нереально мудрая женщина. Мне теперь и правда гораздо лучше, – поражаюсь я, вытирая пот со лба чистым кухонным полотенцем. Между тем я вытащила все продукты из мини-холодильника, вычистила его и вернула все на место. Столешница блестит, и даже дверные ручки помыты и продезинфицированы.
– Вот видишь? Я же говорила. Мне тоже полегчало.
В изнеможении от бесконечного оттирания противного линолеума Хейзел падает на диван, бросает тряпку на журнальный столик и, запыхавшись, глазеет в потолок.
– Мы столько калорий сожгли, что заслужили целую пиццу. Сплошные плюсы, куда ни глянь.
– Ты сильно скучаешь по бабушке?
Я швыряю тряпку в раковину и поворачиваюсь к Хейзел, которая уже приподнялась, подтянула колени, уперлась в них подбородком и кивает, поджав губы.
– Безумно. Дедуля старается как может не подавать виду, когда я приезжаю или когда Джейми его навещает. Но ее так сильно не хватает. Без аромата знакомых духов и смеха дом уже не тот. Ферма уже не та, и даже животные понимают, что кого-то нет…
Она учащенно моргает, чтобы не дать слезам воли.
– Но я знаю, что сейчас она в лучшем из миров. Когда-нибудь мы увидимся, и дедушка воссоединится со своей любимой. Это утешает, правда? Знать, что близкие продолжают быть с нами даже после смерти.
Я вспоминаю ласковый взгляд Хизер. Ее лучезарную, обаятельную улыбку. Нежный голос. Все приемные дети понимают, что это лишь вопрос времени, рак скоро сделает свое дело. Но слова Хейзел о смерти придают мне мужества.
Чем дольше она говорит с такой любовью о бабушке и дедушке, тем быстрее оттаивает мое ледяное сердце. Вдруг раздается стук в дверь, я вытираю уголки намокших глаз, проскальзываю к двери и нажимаю на ручку, которая блестит как новенькая. Стоит лишь приоткрыть ее, как последние льдинки, сковавшие сердце, тают. Стекая, лед превращается
