естественная близость между концепциями позитивной и негативной свободы[390]. Заметные изменения в либеральной теории и практике, происходившие в Англии и во Франции, стали для него, по словам Стокдейл, еще одним веским доводом в пользу того, что он считал квинтэссенцией российского либерализма [Stockdale 1996:113]. В своей программной статье «К очередным вопросам», опубликованной в 1903 году в журнале «Освобождение», он впервые сам назвал себя либералом [Милюков 19036][391].
Хотя Милюков был влиятельным общественным деятелем и голосом оппозиции, имевшим связи с финской ветвью «Союза освобождения», с 1903 по 1905 год он находился за границей, вернувшись в Россию только в апреле 1905 года, и многие события освободительного движения произошли без его участия[392].
6.2.3. Социологический либерализм
Милюков разработал свое учение об относительности и о взаимозависимости либеральных ценностей в начале 1890-х годов, когда он отверг идеалистический постулат о метафизической или религиозной природе этики[393]. В предисловии ко второму тому «Очерков по истории русской культуры» он утверждал, что духовная культура является «продуктом человеческой общественности», поэтому постоянно эволюционирует [Милюков 1896–1903, 2: 2; Милюков 1993–1995, 2.1: 10]. Более того, он писал, что внешние обстоятельства и ролевые модели исполняют важную роль в том, какое поведение индивидов считается этичным, и в нравственном улучшении людей. Это утверждение перекликается с его последующим обвинением авторов «Вех» в том, что они ошибаются, ставя самосовершенствование выше институциональных реформ[394]. В общем, Милюков верил, что эмпирические меры по улучшению благосостояния населения должны способствовать повышению нравственности, и отмечал, что несправедливость и неравенство служат прямыми поводами к действию[395]. Итогом этого этического релятивизма и жажды деятельности стало мнение о том, что «правильный» поступок необязательно нравственно безупречен; так, в 1905 году Милюков говорил, что в борьбе за всеобщее избирательное право вопрос об избирательном праве для женщин можно временно отложить в сторону из тактических соображений[396].
Сходным образом Милюков оценивал и интеллектуальную культуру, утверждая, что институты власти, социальные ценности и даже «народный дух» исторически предопределены, должны эволюционировать в соответствии с законами истории [Милюков 1993–1995,3:23][397]. Его нетерпимость по отношению к самодержавию можно объяснить тем, что он, опираясь на эмпирические данные, подтверждавшие, что государства могут меняться с течением времени, оптимистически относился к возможности преобразования политического и общественного строя в России[398]. Проведенный им анализ русского национального характера, который Милюков нашел «аморфным» и «легко приспосабливающимся», убедил его в том, что русский народ восприимчив к политическим изменениям и новым обычаям [Milyoukov 1905: 29][399]. В то же самое время он считал русских людей априори расположенными к демократичности и социальной справедливости, которые ассоциировались у него с либерализмом [Milyoukov 1905: 22][400]. В 1905 году Милюков описывал российское общественное мнение как «ни в коей мере не поддерживающее частные интересы какого-либо лица или группы лиц… непредвзятое, абстрактно гуманистическое, преимущественно демократическое, поэтому по природе своей радикальное» [Milyoukov 1905: 407]. Отмечая заслуги самодержавия в том, что оно смогло сплотить народ в период его гражданского созревания, он считал, что теперь монархия мешает росту русской нации, которая «объединила усилия против общего врага» [Milyoukov 1905:407]. Кроме того, в это время он называл особенно важными чертами либерализма практичность и прагматичность на сновании того, что «политика – это искусство возможного». Вера в это укрепляла его убежденность в том, что введение всеобщего избирательного права в итоге приведет к снижению социалистической риторики и деятельности [Milyoukov 1905: 167–168, 247–248][401].
Так, примерно в 1900 году Милюков создал то, что Стокдейл называет «эклектичным, но эмпирически и логически цельным социологическим учением» [Stockdale 1996: 52], то есть не столько философским, сколько социологическим либерализмом. Из его первых текстов в журнале «Освобождение» становится понятно, что для него личная свобода и равенство перед законом имели практическую ценность как «элементарные и необходимые предварительные условия» общественной жизни в цивилизованном государстве. В программных статьях, которые Милюков писал в то время, говорится о структурной несовместимости развивающегося и становящегося все более сложным современного общества с политическими институтами самодержавия[402]. В 1902 году Милюков выразил эту точку зрения следующим образом:
У нас, как и везде, представительные учреждения неизбежно примут особый оттенок, соответственно особенностям русской культурной и политической жизни. Но сами по себе свободные формы политической жизни так же мало национальны, как мало национально употребление азбуки или печатного станка, пара или электричества… Они становятся необходимыми, когда общественная жизнь усложняется настолько, что уже не может уместиться в рамках более примитивного общественного строя [Милюков 19026; Павлов, Шелохаев 2001: 37–38].
Таким образом, Милюков считал, что при конституционном строе можно выделить негативные формы свободы, от которых зависят универсальные механизмы прогресса. По его мнению, перемен в обществе можно было добиться благодаря парламентским реформам, и он утверждал, что в правовом государстве общественное сознание может меняться фундаментальным образом. Однако, настаивая на том, что социальные ценности являются результатом исторических процессов, он не мог не признать того факта, что «новые ценности» не могут быть созданы благодаря одним лишь правовым реформам [Stockdale 1996:182]. Несмотря на это, гарантия определенных базовых свобод была, по его мнению, практической необходимостью для укрепления демократического сознания, следовательно, и исторического прогресса.
«С 1905 по 1919 год, – пишет Д. Тредголд, – история Милюкова была частью истории его страны» [Treadgold 1962: 7]. По его словам, Милюков превратился из историка в политика, но, как политик, он всегда стремился воспринимать происходящие события в их историческом контексте [Милюков 1955,1:2]. Занятия политикой пошатнули его уверенность в том, что свобода представляет собой универсальное явление, обусловленное закономерностями исторического процесса. В своих новых исследованиях, посвященных национальному вопросу, он скорректировал собственную позицию относительно русского национального характера, высказанную им раньше в «Очерках по истории русской культуры», особо отмечая важность общей истории или традиции и чувства солидарности в настоящем[403]. Как уже говорилось выше, он с возрастающим скептицизмом стал относиться к возможности сотрудничества с социалистами; впоследствии в своих воспоминаниях Милюков с оттенком сухой иронии писал: «Мои надежды на соглашение [между «либералами» и «революционерами»] – а вместе и на успех всего революционного движения – постепенно все более блекли» [Милюков 1955, 2: 259]. Предвидя крах монархии, случившийся в 1917 году, и сознавая последствия, к которым это может привести, Милюков приложил все усилия для того, чтобы его предотвратить, много говоря о необходимости существования России как сильного государства[404]. Эта позиция, безусловно, прямо противоречила его прежним взглядам, согласно которым увеличение пространства свободы означало движение в сторону
