прогресса.
Ранние исторические труды Милюкова и его политические статьи в журналах много говорят о том, как менялись со временем его взгляды на то, в какой степени исторический путь России уникален, а в какой он повторяет траекторию западных стран; кроме того, эти работы служат ценным дополнением к тем сочинениям, которые он написал в эмиграции. В конечном счете колебания Милюкова в вопросе исторического пути России были отражением хаоса, происходившего в российской политической жизни. Можно сказать, что он был свидетелем того, как в российском обществе существовал прогресс сразу двух видов: один был ориентирован на «европейскую» модель, а другой был более прагматичным и неопределенным. В турбулентный период, предшествовавший революции 1917 года, Милюкову все время приходилось переосмысливать свое видение прогресса. Однако есть свидетельства в пользу того, что он никогда не отказывался от веры в то, что прогресс и свободы являются взаимодополняющими целями; в статье, посвященной Ковалевскому, Милюков писал, что, хотя, согласно Ковалевскому, прогресс «не всегда есть прогресс в смысле поступательного движения вперед», он знал (как и сам Милюков): «С дальнейшим ходом нашего внутреннего развития свершится и тот внутренний закон, везде один и тот же, который определил собой политический рост передовых демократий современности» [Милюков 1917:138,143].
6.3. Заключение
В своей книге об истории позитивизма в Великобритании Т. Райт отмечал, что «Конт, стремясь к единству, в итоге пожертвовал принципом верификации» и что «ради достижения интеллектуального синтеза, необходимого для морали и социальной гармонии, он сознательно облегчил себе бремя доказывания» [Wright 1986:20]. Внутреннее противоречие между оптимизмом, имманентно присутствующим в позитивистском подходе к истории, и необходимостью реалистично оценивать текущие события создало теоретическую проблему, решить которую не смогли ни Милюков, ни Ковалевский. Как ученые, они видели свою задачу в нахождении фундаментальных закономерностей исторического развития, которые могли бы объяснить наблюдаемые ими социальные явления с использованием естественнонаучных методов познания. Опираясь в своей академической деятельности на эмпирические, «научные», данные, они тем самым заявляли, что в основе истории лежит идея прогресса[405]. Как политики, исходя из своего универсалистского и позитивистского видения человеческой природы, свободы и исторического прогресса, они утверждали, что Россия более или менее следует эволюционным путем европейских стран. Однако их любовь к эмпирическим данным уводила их в другом направлении; они подчеркивали, что, помимо «законов» истории, существуют и другие факторы, влияющие на развитие того или иного конкретного государства. В 1937 году, рассуждая о том, почему в своих «Очерках по истории культуры России» он уделял больше внимания особенностям исторического развития Россия, а не сходству этих процессов с тем, что происходило в Европе, Милюков пишет о влиянии, оказанном на него его бывшим учителем Ключевским:
В борьбе между двумя противоположными конструкциями русской истории, из которых одна выдвигала вперед сходство русского процесса с европейским, доводя его до тождества, а другая доказывала русское своеобразие, доводя его до полной несравнимости и исключительности, автор занимал примирительное положение. Он строил русский исторический процесс на синтезе обеих черт: сходства и своеобразия. Однако при этом черты своеобразия выделялись несколько более резко, нежели сходства. В этом сказалось, вероятно, влияние моего университетского учителя В. О. Ключевского – самого своеобразного из русских историков [Милюков 1993–1995, 1: 61; Emmons 1992: 73].
В своем анализе Революции 1905 года и ее последствий оба признавали (хотя Ковалевский в большей степени, чем Милюков), что мечты сторонников позитивистского либерализма о власти интеллектуалов не совпадали с демократическими желаниями народа. Сознавая эту проблему и чувствуя, что только просвещенное население добровольно изберет либеральных лидеров, они постоянно говорили о важной роли образования[406]. Кроме того, они понимали, что экономическое развитие России по западному капиталистическому образцу с опорой на частную собственность может нанести огромный ущерб крестьянству и пошатнуть стабильность российского общества. Однако ни Ковалевский, ни Милюков окончательно не отказались от доктрины исторического детерминизма и не сомневались в том, что все катаклизмы, происходившие в России, были не более чем «временными трудностями и задержками на исторически предопределенном пути развития России» [Emmons 1999: 185]. Даже тогда, когда стало очевидным, что постепенная «европеизация» России не случится в ожидаемые ими сроки, они не сомневались в том, что рано или поздно эта трансформация обязательно произойдет[407].
Вера в то, что даже самые бессмысленные и хаотичные действия могут привести к рациональному результату, содержит в себе элемент самоуспокоения, на который трудно закрыть глаза[408]. В то время как либералы неоидеалистического толка с большим скепсисом относились к идее о том, что можно найти точную формулу, которая позволит увеличить количество свободы, равенства, прогресса и добра в мире, представление о том, что прогресс в определенных областях может сопровождаться регрессом в какой-то другой сфере, противоречило универсалистской и позитивистской эпистемологии Ковалевского и Милюкова. Если подход неоидеалистов, готовых признать конфликт между либеральными идеалами и конкретной исторической реальностью, можно считать динамическим, творческим и подлинно прогрессивным, позитивисты склонны были отрицать очевидное и ссылаться на предопределенность хода истории. Либералы-неоидеалисты воспринимали прогресс как нравственный долг, исполняемый реальными людьми во имя общего блага в существующих исторических обстоятельствах; позитивисты по большей части утверждали, что прогресс продиктован законами истории и неизбежно приведет к созданию более совершенного общества. Парадоксальным образом чтение трудов российских либералов-позитивистов служит нам сегодня напоминанием о прихотях истории и том факте, что сами они, как политики и общественные деятели, ощутили на себе, что происходит, когда исторические события происходят как будто сами по себе. Даже после 1917 года они продолжали верить, что будущее России как либеральной страны реально и осязаемо.
В некрологе о смерти Ковалевского в 1916 году оппозиционный журналист Л. Пасвольский (1893–1953) писал:
Он умер, когда тучи, до предела почерневшие и сгустившиеся, как раз начинали рассеиваться, когда лучи восходящего солнца снова начинали пробиваться наружу сквозь мрачные тени, когда повсюду безошибочно узнавались признаки прекрасной новой зари. Его великому телу недолго осталось ждать в земле того мига, когда солнце свободы, равенства и прогресса взойдет над политическим и социальным небосводом России [Pasvolsky 1916: 4].
Заключение
Эта книга представляет собой сравнительно-сопоставительный анализ истории либерализма, которая всегда была важнейшим предметом для исследования, но особенно является таковой сейчас, когда либеральные ценности и институты сдают свои позиции в тех странах, где они когда-то представлялись относительно надежными, а перспективы развития либеральных идей в таких государствах, как Россия и Китай, кажутся особенно призрачными. Концепция либерализма как постоянного компромисса между идеями, которые иногда конкурируют друг с другом, дает в руки исследователя
