Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
не трогаю, хотя руки так к нему и тянутся. Базз салютует мне с крыльца, и я захожу в дом. Коридор заполняет пурпурный туман. Свет от аквариума едва дотягивается до темных углов и натыкается на стены. В воздухе витает запах маминого кофе и бунтарства, оставленный отцом перед уходом. Пахнет кожей, кремом для обуви, табаком и едким дезодорантом.
Все, что касается отца, не более чем воспоминание – полотно, которое увидел однажды, но подзабыл. И стоит мазнуть похожими красками, как память дорисовывает образ, вновь играя с моим воображением.
Отец часто и подолгу курил. Оставлял горсти пепла на крыльце, когда стряхивал его мимо пепельницы, или прожигал обивку в диване, заснув у телевизора. Весь дом пропах дымом, но его самого в этом запахе осталось мало. От никотина у него горели легкие, поэтому он часто кашлял. Зубы отдавали желтизной, и на последних снимках отец перестал широко улыбаться. Иногда он уходил перекурить надолго, и, казалось, сигареты становились поводом для его легального бегства: от бытового шума, ругани с мамой и любой ответственности… Жалкое зрелище.
Мою тоску по нему мама не выносила, и со временем я научился оставлять свои чувства за порогом. «Уиджи, твой отец был нехорошим человеком. И переживаний никаких не стоит», – сказала она мне, застав за просмотром поляроидных снимков. Спустя время я понял, что это было хрупкой попыткой залечить мои раны. Да вышло хреново.
Отца она ненавидела всем сердцем и в эту ненависть окунула с головой и меня. А я, точно преданный ему щенок, противился, поскольку с детства мою руку крепко держал авторитетный образ родителя, и стерла его лишь череда болезненных разочарований.
Со дня его ухода (если так можно назвать депортацию) дом мало изменился. Потрескалась штукатурка. Отошли обои. Прохудилась крыша. Металлический забор проржавел. Скворечник на дереве пуст чаще, чем заполнен птичьим шорохом, а ласточки не вьют гнезда на чердаке, как раньше.
Но некоторые вещи остались неизменны.
В пыльном шкафу, словно в склепе, висит кожаная куртка. Застывшая в том времени, куда мама не любила возвращаться, но выбросить которое – целый отрезок жизни – была не готова: в нашей семье черное всегда чередовалось с белым. Но даже в самые темные дни на перемены она не решалась.
Когда папа не приносил денег, она брала ночные смены, а под утро приходила с кругами под глазами, будто отделение онкологии высасывало из нее жизнь, подобно мертвым мальчишкам-кровопийцам.
Быть медсестрой – тяжелое бремя, и несла она его в одиночку. Работа на мистера Дика приносила больше затрат, чем прибыли. Бессонные смены оставляли на маме следы. Несколько грыж в позвоночнике из-за того, что ей регулярно приходилось поднимать тяжелобольных пациентов. Красные зудящие пятна от аллергии на дезинфицирующие растворы. И конечно же, вечный спутник – выгорание, в яме которого сил на мое воспитание часто не оставалось.
Я вспоминаю ее сморщенные от постоянного ношения латекса подушечки пальцев. То, как мама касалась ими моих детских ладоней, нежно улыбалась и просила не шуметь в комнате отдыха, иначе взрослые в халатах не позволят мне играть. А я, будучи маленьким, боялся, что ее руки останутся с бороздами навсегда. Но кожа непременно разглаживалась. Все возвращалось на круги своя, и в этом цикле, казалось, менялся лишь я.
Из дальнего конца коридора доносится мяуканье, возвращающее меня в реальность. В тумане проглядывается крохотный силуэт. Я присаживаюсь на корточки, протягиваю руки, и в них прыгает пурпурный кот.
– Теби, – я тереблю его за ухом, и он ластится. – Охраняешь маму?
Он трется и мурлыкает, бодаясь головой.
Фантомы в обличье животных, если потеря не связана с кровоточащей раной или трагическими событиями, чаще всего безобидны. Теби умер от старости, когда мне исполнилось одиннадцать. К тому моменту ему было больше двадцати лет. Воспоминания, связанные с ним, исключительно теплые, поэтому его приходу я искренне рад.
К таким фантомам особо чувствительны живые коты и некоторые собаки. Поэтому внимательно наблюдающий за чем-то странным в углу комнаты питомец еще не повод вызывать охотников за привидениями. Возможно, он ощущает смерть так же, как мы чувствуем осенний ветер в волосах или наблюдаем, как листья падают с деревьев. Естественной частью жизни.
Теби мяукает на прощание и растворяется в тумане.
Я включаю фонарик. Прохожу на кухню и заглядываю из любопытства в холодильник. Лицо обдает холодом, щекоча нос. Внутри стоят банки с содовой, бутылка молока, яйца, а морозилка забита полуфабрикатами. На столе оставлены полупустой стакан с водой и блистер со снотворным. Цветы на окне пожухли, но к ним прибавился новый сосед – кактус. В сушилке чайный сервиз, который мы доставали на праздники, а в мусорном ведре – увядшие розы, видимо подаренные маме в отделении благодарным пациентом.
Лестница на второй этаж поскрипывает. Улавливаю запах стирального порошка с фруктовым кондиционером из прачечной. Машинка наверняка достирала, а белье так и осталось преть в барабане. Наутро мама будет ругать себя, что рано уснула, и станет впопыхах запихивать сырые вещи в сушилку. Позавтракать из-за этого, уверен, она не успеет.
Дверь в родительскую спальню приоткрыта, и из зазора разливается сияние ночника. Я прохожу внутрь, стараясь не шуметь. Привычка, оставшаяся из жизни. Когда отец проводил ночи, занимаясь делами казино, неокрепшее воображение часто разрисовывало стены моей спальни чернильными кляксами. Они, как и тени от крючковатых веток деревьев, скользили по комнате, словно чудовища.
Мне снились кошмары, в которых монстры утаскивали папу и приходили к нам в дом. Поэтому, сжав подушку, я на цыпочках шел к маме и забирался к ней в кровать. Она прижимала меня к груди, напевая колыбельную, и мы засыпали – под стук наших сердец и капель дождя о стекло. «Мужчина не цепляется за материнскую юбку», – осудил бы отец, увидев эту картину. А я бы сжался от тяжести его слов, точно в открытом поле в грозу, стараясь сдержать подступающую дрожь и жгучие слезы.
Но пугал меня вовсе не гром или вспышки молнии. На самом деле я боялся, что чудища заберут мою маму, как однажды забрали душу отца. Работа на мистера Дика оставила от него лишь жестокую оболочку, которая – вижу сейчас – не сильно отличалась от пустых лавандеров. Возможно, именно поэтому я злился, когда мама ставила мне в упрек проклюнувшиеся отцовские черты – сдержанность, холодность и скрытность. Ведь стать «таким же» означало одно – превратиться в того, кого в нашем доме больше не ждут.
Эмоции отец выбивал умеючи. Не физически, а морально. Он с детства воспитывал меня на благо казино: лепил не личность, а полуфабрикат – солдата, исполняющего приказы. Будто не рисовал мои черты яркими красками, а по частям печатал на черно-белом принтере. И именно за это меня ценил мистер Дик.
Для босса члены банды были простыми винтиками в системе, хотя он умел придавать ценность каждому из них. Так же хорошо он умел запугивать. Например, мог прижечь руку повару, пересолившему ужин, на глазах новичков и наслаждаться реакцией дрожащих сотрудников, выстроенных в ряд. А затем подозвать одного из побелевших рекрутов и сказать осипшим голосом: «Так бывает с теми, кто подводит семью. Ты услышал?» Затем он непременно хлопал новичка по плечу и предлагал в знак доверия кубинскую сигару.
Будучи винтиком, надо уметь эту неповоротливую машину двигать. Быть глазами и ушами. Докладывать обо всем, а уж босс решит, что из сказанного имеет вес или не стоит и цента. Все в банде знали: если мистер Дик позвал в кабинет – тебя выделили. Когда один из нас выходил из его двери, то плечи «змея» сами собой широко расправлялись, а другие члены банды смотрели ему вслед с завистью.
Казино слабаков не терпело. И ими считались те, кто смел иметь личное мнение или перечить приказам. Поэтому с боссом я вел себя словно послушный щенок, которого подобрали с улицы. Был готов вилять хвостом, если после пинка гладили. И радостно тявкать, когда давали подойти к корму из опрокинутой миски. Мир кривых зеркал, но понимаешь это только на расстоянии.
Луч от фонарика в отражении маминого шкафа слепит меня – и я отворачиваюсь к комоду у другой стены. На нем лежат пудреница и губная помада, хотя раньше мама не красилась. А около них выстроены в стопку медицинские книги, среди которых затесалась «Зима тревоги нашей» Стейнбека. Из любопытства листаю ее до закладки. С прошлого моего появления прошел месяц, но мама не сдвинулась ни на страницу. Зато стопка с конспектами стала на порядок выше.
После моей смерти мама ушла в учебу. Решила
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
