долгое время изучавший природу Кампучии, быт и культуру кхмеров. Во время разлива зеркало Тонлесапа увеличивается более чем в два раза. Семьи рыбаков в эту пору стараются держаться ближе к довольно условной береговой линии, вынужденные кочевать вместе с ней на плотах и сампанах то в глубь суши, то обратно. А рыбный промысел не прекращается круглый год. Идеальные климатические условия, обилие корма способствуют быстрому размножению рыбы. Пищи особенно становится много, когда под водой оказываются прибрежные леса. Насекомые, нежная зелень трав, листьев и древесных почек привлекают в эти места несметное количество рыбы, которая и нерестится в лесной чаще. Пока стоит высокая вода, молодь успевает подрасти и с отливом уйти в глубокие места.
Достигнув северного берега, самолет пошел на снижение. Стали отчетливо видны контуры тростниковых загонов, установленных на мелководье. В самом острие такого треугольника находятся плетеные ловушки, наверняка набитые крупными сазанами. С плотов поднимался к небу дым от домашних очагов, по водной глади был рассыпан черный бисер мелких лодчонок. На плавучих дворах тонлесаповских кочевников то там, то здесь зеленели лоскуты огородов. Несмотря на разбросанность рыбацких семей, народ здесь живет и работает артелями. Без особых затрат каждая бригада за сутки добывает тонны рыбы. Есть в этих хозяйствах и своя служба снабжения рисом, овощами, товарами первой необходимости. Там же дети посещают плавучие школы.
Кхмеры, утверждают исторические хроники, и в древние века не только ловили рыбу, но и занимались ее разведением. Искусственные пруды и водохранилища, создаваемые для орошения полей, в Кампучии всегда использовались и как рыбные фермы. И само озеро Тонлесап, несмотря на изобилие водящейся в нем живности, кампучийцы никогда не считали неисчерпаемым. Еще в эпоху империи короли приказывали строить загоны у побережья, где выводилась молодь, пополнявшая запасы «великого кормильца». Вот и теперь по решению правительства об использовании ресурсов Тонлесапа в его районах создано несколько крупных питомников.
...Нас едва качнуло, когда самолет, завалившись на правое крыло, делал разворот. Приозерные болота остались позади, и под нами уже расстилались зеленые джунгли. Извилистой лентой сверкнула река Сиемреап. Все разом припали к иллюминаторам. Через несколько мгновений взору открылась панорама Ангкорвата.
После только что исчезнувших картин вселенского потопа неожиданное появление среди растительного хаоса этого удивительного творения человеческих рук кажется чудом или фокусом, на который способен разве только что кинематограф. Рельефные стены темно-серого цвета, образуя три правильных четырехугольника с коническими башнями в центре, являли собой поистине фантастическое зрелище. Сидевший рядом со мной японец навалился тучным телом на мое плечо и прилип лбом к стеклу. Действительно, большое видится на расстоянии.
И, конечно, создавалось впечатление, что древние зодчие заранее продумали и предусмотрели этот поражающей силы зрительный эффект. Но на кого могли рассчитывать строители, возводившие храм восемь веков тому назад? Кто мог любоваться им сверху? Понимая наивность своих вопросов, я все-таки задал их нашему гиду, работнику министерства культуры Чом Симу.
— Наверное, расчет делался на жителей неба,— улыбаясь, ответил он.— Ведь Ангкорват строился как святилище, как обитель богов. Люди в нем никогда не селились. Место простого смертного в деревянном доме, а каменные дворцы только для всевышних.
В легендах рассказывается, что прототипом Ангкорвата был храм бога Индры — властителя неба, повелителя грома и молний. Случилось так, что однажды Индра, сидя в своих хоромах на вершине горы Меру — «центре Вселенной»,— заприметил на земле одного красавца принца. Это был юноша королевских кровей по имени Кет Меалеа, прославившийся среди своих соплеменников редкими достоинствами и добродетелями. Индра решил привести его в свой дворец. Кет Меалеа был потрясен роскошью и убранством золоченого дворца. Гостя окружили вниманием и лаской танцевавшие под мелодичную музыку апсары. Стал он просить Индру оставить его жить во дворце навсегда. Но божественные красавицы тевада, составлявшие окружение небесного царя, опасаясь распрей и соперничества среди молодых женщин, запротестовали. Уступая их требованиям, Индра вернул молодца обратно на землю. Но, чтобы скрасить ему земную жизнь, приказал заложить точно такой же замок у подножия холма Пномбакхенг. И пока возводился Ангкорват, Индра наблюдал сверху за работами.
Строительством руководил принявший человеческий облик великий зодчий Пушнукар — сын апсары по имени Типсодачан, что в переводе означает «Божественная дочь луны». Он отобрал 500 бригадиров, каждый из которых имел в своем подчинении по 100 рабочих. Каменотесы и такелажники хорошо знали свое дело. Серый песчаник — это уже установлено доподлинно — брали в карьерах Пномкулена и на разработках близ Сиемреапа. По насыпным дорогам на слонах, а потом по каналам на плотах блоки свозили к месту стройки.
Несомненно, древняя легенда имеет современную интерпретацию в расчете на туристов, получивших в наш век возможность летать над Ангкорватом и взирать на него с высоты птичьего полета или, как говорилось в рекламном проспекте фирмы «Ангкор», «почти с высот самого Индры».
Но впервые я увидел башни Ангкорвата не с воздуха, и моими гидами были не работники министерства культуры, а трое молодых кампучийских солдат из охраны Сиемреапского аэродрома. Было это в начале 1979 года, когда я оказался на короткое время вблизи этого исторического места, и уехать, не повидав ангкорватских стен, я не мог. Пока шла разгрузка, бойцы предложили свозить меня к храму. Мы ехали на военном «джипе» по узкому шоссе через лес, и постовые на каждой версте только козыряли нам вслед.
Далекий просвет среди деревьев появился неожиданно. В нем, освещенные ярким солнцем, на фоне голубого неба проступали силуэты пяти башен. По мере приближения к ним они вырастали на глазах, поднимаясь все выше. Описания впечатлений от встречи с храмом, сделанные разными путешественниками в разное время, отличаются от описания француза Анри Муо, первым из европейцев открывшего Ангкорват в 1861 году, разве что силой эпитетов. Он писал: «Вид храма подавляет. Восхищенный и преисполненный глубокого уважения, ты хранишь молчание. Велик же был гений того Микеланджело Востока, который задумал подобное творение, с замечательнейшим искусством соединил в единое целое отдельные его части, следил за его выполнением и достиг законченности деталей...»
В тот миг мне тоже пришлось испытать нечто вроде онемелого восторга. Но что можно было разглядеть за несколько отведенных мне стоянкой самолета минут? Наш «джип» взлетел по низким ступенькам на выложенную плитами террасу и покатил вдоль протянувшихся каменных змей-нагов к западным воротам, у которых замерли, угрожающе разинув пасти, мифические львы. Поднявшись по крутой лестнице без перил, мы оказались во внутренней галерее, куда только и допускались паломники XII века. Дальше и выше им ходу не было. Пораженные величием храма, тонкой резьбой на его
