сенаторы, их близкие, простые зрители. Это здание никогда еще не знало такого аншлага. Множество дам окружили кресло вице-президента, некоторые даже заняли сенаторские кресла (политики любезно уступили).
Сторонники аболиционизма писали Уэбстеру о надеждах и молитвах. Они считали, что его слово способно изменить историю страны. Однако «хлопковые виги», члены его собственной партии, имеющие тесные связи с Югом, и личные кредиторы Уэбстера, тоже считали его другом. У Уэбстера было преимущество – он знал позицию коллег по триумвирату. Клей, хотя и не был другом, пришел к нему холодным дождливым вечером, чтобы выпить и поговорить. А сам Уэбстер навестил Колхауна за два дня до выступления сенатора от Южной Каролины. Теперь все они и вся нация ожидали его выступления. Бенджамин Силлимен писал, что его речь «может стать поворотной точкой в жизни этой нации». Сыну Флетчеру Уэбстер признавался, что его тошнило от волнения[420].
Выйдя перед переполненным залом, Уэбстер начал свою речь:
– Я хочу говорить сегодня не как житель Массачусетса и не как человек Севера, но как американец и член Сената Соединенных Штатов… Я выступаю сегодня за сохранение Союза[421].
Почти четыре часа он осуждал раскол, говорил, что хорошие люди есть с обеих сторон, и выступал за баланс. Он осудил экстремистов, которые видят лишь абсолют – «абсолютно неверно или абсолютно верно». «Эти люди, – сказал он, – видят в одном долге боевого коня, вскакивают на него и несутся вперед, снося все другие обязанности, которые стоят на их пути… так начинаются войны, и войны несправедливые».
Знаменитый защитник конституции осудил Юг и Север за нежелание уважать цели священного документа, объединившего их в Союз. Начал с Юга. Когда-то, сказал он, все – и Север, и Юг – считали, что рабство – это неправильно. Величайшие люди всех времен считали рабство «злом, мерзостью, плесенью, бичом и проклятием» страны. По мнению Уэбстера, первые американцы задавались вопросом не «действительно ли рабство – это зло?», а «как справиться с этим злом?».
В то время было принято решение установить сроки и ограничения. Все полагали, что этот институт отомрет естественным образом. Уэбстер указывал, что само слово рабство не упомянуто в конституции: Джеймс Мэдисон, впоследствии четвертый президент Соединенных Штатов и рабовладелец, позаботился об этом. В конституции не говорилось о возвращении «беглых рабов», но «людей, содержащихся в услужении или работе». Хлопок все изменил. Юг жаждал новых территорий и распространения рабства, захватил новые земли, в том числе Луизиану, Техас, а теперь часть территорий Мексики. Этот Юг, по мнению Уэбстера, был гораздо сильнее, чем когда-либо, и гораздо воинственнее.
Однако у Юга, как полагал Уэбстер, свои законные претензии. И сенатор от Массачусетса в странном, сбивчивом темпе, громко, чтобы его услышали, заговорил об ошибках Севера. И он четко сформулировал свои ценности: в первую очередь защитить Союз и конституцию. Если Юг нарушил дух конституции, то и Север не сохранил ему верности. Ошибки, как и правильные действия, совершили обе стороны.
Одна ошибка явно выделялась. В этот момент Уэбстер произнес слова, действительно изменившие американскую историю и повлиявшие на жизни Уильяма, Эллен и многих других. Он сказал: «Среди северян наблюдается явное нежелание в полной мере исполнять конституционный долг по отношению к возвращению лиц, содержащихся в услужении и сбежавших в свободные штаты».
Это услышали все, поскольку Уэбстер повторил: «Я считаю, в этом отношении Юг прав, а Север нет».
Все граждане обязаны исполнить конституционный долг. Уэбстер спрашивал, что правильного сделали северяне согласно конституции? Ничего! По словам одного историка, это «мог быть момент, который спас бы страну от распада или, по крайней мере, отсрочил распад лет на десять»[422]. Массивный лоб сенатора блестел от пота, глаза «метали молнии». Он обратил пылающий взгляд на лицо умирающего коллеги Джона Колхауна и прогремел на весь зал[423]:
– Распад! Мирный распад! Сэр, ни вашим, ни моим глазам не суждено увидеть такое чудо. Расчленение огромной страны без конвульсий!
– Не существует такого понятия, как мирный распад, – продолжал Уэбстер. – Нет, сэр! Нет, сэр! Я не утверждаю, к чему может привести распад государств. Но, сэр, я вижу так же отчетливо, как солнце на небе, что распад приведет к такой войне, какую я не в силах описать… Наши предки – отцы и деды… осудят и проклянут нас, а наши дети и внуки будут кричать: «Позор вам!»
Уэбстер дал собравшимся последнюю надежду:
– Вместо того чтобы обитать в этих мрачных пещерах, вместо того чтобы носиться с идеями, полными мрака и ужаса, давайте выйдем на свет. Давайте насладимся свежим воздухом свободы и единения!
Уэбстер хотел, чтобы нация вновь объединилась в поддержке Союза, не похожего ни на один другой.
– Вся история нашего Союза была благой. Мы не попрали ничьей свободы, не сокрушили никакого государства. Мы дышим свободой и патриотизмом. Сегодня наша республика вольно дышит, раскинувшись на целом континенте. Два огромных мировых океана омывают наши берега.
Свое яркое выступление Уэбстер закончил не менее яркой метафорой щита Ахиллеса, описанного Гомером в «Илиаде», окруженного океаном, «живым серебром», который «соединяет целое». Уэбстер не сказал, что это великое произведение искусства, окруженное океаном, не сумело защитить хозяина, великого греческого воина, который пожертвовал бессмертием и, отправляясь на войну, точно знал, что погибнет.
* * *
Когда речь закончилась, сенаторы и зрители бросились поздравлять утомленного выступавшего. Многие считали его героем дня, пропевшим гимн единству на мотив компромисса и придавшим крылья предложениям Генри Клея. «Богоподобного Дэниела» повсюду считали спасителем Союза. Рынки немедленно отреагировали, цены взлетели. Даже Джон Колхаун испытал «огромное удовлетворение» от ряда предложений Уэбстера. Больше всего ему понравилась позиция сенатора по беглым рабам[424].
В родном штате Уэбстера восемьсот видных граждан подписали хвалебное письмо сенатору, где сообщалось, что он спас Союз. В апреле пять тысяч поклонников приветствовали его в бостонском Ревир-Хаусе. Сам Уэбстер заказал тысячу экземпляров собственной речи, чтобы поделиться ею с соседями и соотечественниками. Но не все было так хорошо и спокойно. Один из современников вспоминал: после речи о беглых рабах Темный Дэн не мог спать более четырех часов за ночь: его мучили кошмары.
Многие осудили. «Хлопковые виги» были удовлетворены, но были и те, кто осудил сенатора за предательство. Как говорил Уэндел Филлипс: «Если на низшем кругу ада есть место для бессердечных политиков, всем им следует отойти и оставить место свободным. Сам ад содрогнулся и сдвинулся при твоем появлении!»[425]
Собрание «против Уэбстера» состоялось в Фанел-холле. Среди присутствовавших были и Крафты. Имя Эллен повторяли многие. Белый проповедник
