мои же верните. А у них было заведено так. Сегодня из одного полка привезли, завтра из другого, и кому какие попадут, неизвестно. Порой поработал два-три дня, это немного, и уже аккумулятор слабенький. А батареи были БАС-80, они из таких маленьких стаканчиков, в смоле, и с виду как кирпич. Так мы даже ухитрялись сэкономить питание. Потом эту батарею резали, и три этих стаканчика соединяли, делали вывод для подключения, в газету завернешь, и они влезали в фонарик. И начальник боепитания почему мне ППС устроил? Потому что он придет, слезно просит зарядить ему фонарик. Ну, конечно, зарядишь, не отказывали. Вот он в виде благодарности и подогнал мне. А у меня всегда было два фонарика. Один немецкий, трофейный, не помню только, куда он делся. У него лампочка регулировалась, можно сделать и рассеивающий свет, и чтобы пучком, тогда он чуть ли не на сто метров светил. Отличный фонарик.
Схема боевого пути 3-го Гв. кавкорпуса
Так вот, отправили меня однажды за батареями. Но я скажу, что это ведь тоже подлость была. Посылать за батареями начальника радиостанции. Причем единственного классного радиста. Ведь можно было спокойно послать рядовых радистов. А что – едешь. И по лесам, и штаб дивизии от полка не близко, ищешь его. Только скажут, где он должен быть, а проедешь ли ты туда по дороге? Обычно я один за ними ездил, но иногда с радистом. В целом нормально проходило, но один раз я попал.
Поехал за аккумуляторами и проезжал мимо тылов нашего полка. Иду назад, и меня штабной повар попросил взять упаковочку с продуктами для командира. А я почему-то шел пешком, там недалеко, и в стороне от шоссейной дороги, как торфяное поле, и там траншеи. Видимо, торф выкапывали. Иду и вдруг вижу: там трое немцев выкатывают крупнокалиберный пулемет, как мы его называли – «душегубка», что-то наподобие нашего «максима». А я же недалеко от них, увидел это и сразу нырк за деревья. Они несколько выстрелов сделали, и я от них все дальше-дальше, и ушел. Но как с ними дальше, не знаю.
А как-то в Восточной Пруссии поехал за батареями. Когда возвращался, налетели «Мессера». А мы как раз в какое-то селение входили. С радистом едем, смотрим, они один за другим пикируют, стреляют и бомбы бросают. Я приказал остановиться, потому что уже знал, что «Мессера» такие сволочи, что и за одним человеком порой гонялись. А там что-то так невысокая группа деревьев, и мы лошадей завели под них. Вдруг вижу: из-за крайних дворов выскочила тележка, лошади перемахнули прямо через небольшой кювет и помчались галопом, как взбешенные, прямо в открытое поле… А у меня еще мелькнула мысль, это же вроде наша бричка.
Ну, подъезжаю к своим и вижу, что командир полка Костенич разносит командира взвода. У него такой тоненький стек, и он им машет: «Если через десять минут не поставишь мой аппарат – расстреляю!» А ребята тут же сказали, что это унеслась бричка с телефонами и кабелями. В общем, такой серьезный момент возник, и тут еще эти самолеты, потери…
Только комполка ушел, подхожу к командиру взвода: так и так, я видел, что какая-то бричка выскочила в поле к лесу. Он сразу на меня: «Почему не задержал?!» – «Так я издалека видел, откуда я знаю, чья это бричка? Тем более у меня приказ – как можно быстрее доставить аккумуляторы и батареи, а не за бричками гоняться». В общем, он на меня там это…
Ну, кто-то поскакал туда, вернули ее обратно. Да, а на этой бричке помимо прочих телефонов возили и любимый аппарат командира полка – американский, в кожаном футляре. На самом деле слышимость больше зависит от линии, но Костенич привык к нему, поэтому он и подчеркнул про свой аппарат. Хотя у нас сколько и немецких аппаратов было. В этой боевой бричке возили и телефоны, и кабель, и клинки, и в том числе опознавательное полотнище для самолетов. Оно такое большое, квадратное, а вот что было на нем нарисовано, уже не помню. Круг, что ли? У нас же на тачанке был такой круг, и голова лошади. По-моему, именно это.
Встреча со школьниками
– Как вы относились к немцам? С ненавистью или без?
– Когда входили в Германию, то вышел приказ и проводились собрания, комсомольские, партийные, и нацеливали на то, чтобы никаких зверств к мирному населению. То, что творили немцы, это фашисты, а население – это другое дело: «Мы воюем с фашистами, а не с народом! Народ обижать нельзя!»
Я был секретарем комсомольской организации взвода связи и членом комсомольского бюро полка, а секретарь бюро – Бухалов Ваня, старший лейтенант, горьковчанин. До ухода в армию он работал там на большом заводе, и этот завод вел шефство над нашим полком, и Ваня держал связь с комсомольской организацией завода. И когда мы вошли в Германию, он на бюро сказал такую вещь: «Нам надо найти самый хороший аккордеон! Пошлем его на завод». Ну, нам много всяких аккордеонов попадалось, многие офицеры себе взяли, в общем, нашли самый крутой аккордеон. И когда разрешили посылки отправлять, то меня командир взвода по злобе своей и туда воткнул. Чтобы я помогал почтальону оформлять и прочее. До самого конца никак не мог успокоиться. Но этот наш аккордеон по габаритам ни в какие рамки не входил. Так что мы сделали? Взяли пуховое одеяло, в него укутали, сжали крепко, а потом еще простыней обернули. А я должен был пробить, чтобы эту посылку все-таки приняли и отправили. Поехали двумя машинами на армейский почтовый пункт в городок Фруцвальд. Приехали туда, я сразу к начальству пошел. Стал объяснять: «Она негабаритная, но вы ж посмотрите, куда мы направляем. Это же не кому-то лично, а комсомольской организации завода!» И сопровождение написали – «открыть посылку на общем комсомольском собрании!» И все-таки добился, отправили ее. Вскоре приходит ответ, что на собрании открыли, а там такая красотища, новенький шикарный аккордеон. Такие письма потом пошли…
– А какое впечатление на вас произвела Европа?
– Ну как сказать… Польша произвела впечатление не очень. Народ какой-то, это самое, неприветливый… За весь народ сказать, это же неправильно будет. А вот с кем пришлось встретиться и что видел своими глазами, то это несколько так… Ну вот что, например.
Когда уже после войны шли из Германии в Польшу, то
