беременным женщинам и бросали неродившихся детей в огонь», – рассказывал 14-летний свидетель. Партизаны, конечно, не были ангелами, но военные совершали неизмеримо больше жестокостей. А поскольку многие индейцы ушли к партизанам, солдаты считали себя вправе убить любого индейца.
В 1982 году Лукас Гарсиа лишился власти в результате переворота. Его место занял генерал Эфраин Риос Монтт, недавно утвердившийся в христианской вере. Он объявил амнистию, и появилась надежда на примирение. Однако вскоре Монтт возобновил войну на уничтожение. В 1983 году Межамериканская комиссия по правам человека (Inter-American Human Rights Commission) осудила гватемальскую армию за «тяжелейшие преступления против человечности, за сожжение и разорение целых поселков».
Плантаторы и фермеры, как правило, старались не проявлять симпатий открыто, надеясь, что война обойдет их стороной. Так вел себя и Вальтер Ханнштейн, владелец плантации «La Paz» (что означает «мир»). Когда военные просили грузовик, он неизменно отговаривался тем, что машина сломана. Потом Ханнштейна захотели навестить партизаны. «Мать сказала, что партизаны, наверное, могут вести себя вполне цивилизованно, – вспоминала Бетти Ханнштейн Адамс. – Поэтому мы приготовили кофе и пирожные». Военные, узнав о встрече, решили, что Ханнштейн явно симпатизирует партизанам, и разместили на плантации 300 человек. Противной стороне, в свою очередь, не понравилось, что Ханнштейн дает приют военным, и когда солдаты ушли, партизаны сожгли ферму.
В 1983 году произошел новый переворот. Риоса Монтта сменил очередной военный диктатор, но эскадроны смерти продолжали бесчинствовать по-прежнему. Оружие стало символом гватемальской жизни. «Вооруженные люди на каждом шагу», – заметил посетивший страну репортер. Сопровождавший его человек рассмеялся: «Если вам кажется, что здесь слишком много оружия, посмотрите, что творится в Сальвадоре».
И действительно, насилие и репрессии в крохотном соседнем Сальвадоре были не менее жестокими. Сальвадор с четырьмя миллионами жителей был самой густонаселенной страной Западного полушария. Крестьяне прозябали в невыносимой нищете. «Лучше погибнуть в борьбе, чем медленно умирать от голода», – сказал один повстанец. По всей Латинской Америке и особенно в Сальвадоре либеральные католические священники резко выступали против насилия. Многие были убиты.
США так и не смогли занять твердую моральную позицию: они слишком опасались, что вся Центральная Америка попадет под влияние коммунистов (как случилось в Никарагуа). Поэтому Соединенные Штаты снабжали диктаторские режимы Сальвадора и Гватемалы оружием и техникой, посылали военных инструкторов и рекомендовали либеральные реформы без особой настойчивости. Американское агентство международного развития (U.S. Agency for International Development, AID) давало деньги на программы улучшения социальной обстановки, а конгресс выделял миллионы на военную помощь.
В 1980 году, под нажимом администрации президента Картера, в Сальвадоре был принят закон о земельной реформе. Он был объявлен исключительно прогрессивным, но никак не затронул владения кофейных олигархов. «Реформы» фактически служили ширмой, прикрывавшей карательные акции, якобы предпринятые для справедливого раздела земель. «Сначала вокруг всей деревни зажгли огонь, – сообщил представитель «Amnesty International», – чтобы никто не убежал. Затем солдаты вошли в лес, убили 40 человек и многих увели с собой».
Архиепископ Оскар Ромеро 23 марта 1980 года выступил с энергичной проповедью: «Мы хотим, чтобы правительство уяснило: реформы, окрашенные таким количеством крови, никому не нужны. Во имя Господа, во имя нашего измученного народа, который перенес столько страданий, что его стоны достигли Небес, я заклинаю, я молю, я приказываю от имени Божьего: прекратите насилие». На следующий день, во время поминальной мессы, Ромеро был убит.
Смерть Ромеро ознаменовала еще более яростные бесчинства эскадронов смерти, рыскавших по стране с явным намерением попрать все нормы человечности. «Эти люди считали смерть чересчур легким наказанием, – писал Том Бакли в 1984 году в своей книге «Violent Neighbors» («Соседи-насильники»). – На телах жертв часто были видны следы пыток. Все как обычно: расплющенные пальцы, разбитые суставы, глубокие ожоги паяльной лампой, обширные участки без кожи, содранной умелыми мясниками». Загнанные в угол отряды повстанцев создали объединенную организацию сопротивления – Фронт Фарабундо Марти за национальное освобождение (FMLN), и в 1981 году началась открытая война.
Представитель правого крыла майор Роберто Д’Обюиссон (его считали тесно связанным с эскадронами смерти) основал консервативную партию ARENA (Alianza Republicana Nacionalista) и возглавил коалицию, выигравшую выборы 1982 года в законодательное собрание. И хотя номинально основные посты остались у христианских демократов Дуарте, стало ясно, что реальная власть перешла к агрессивному правому крылу. Кровопролитие на следующие годы было гарантировано.
Плантаторы-олигархи много лет назад уступили власть военным в расчете на порядок. Теперь они обнаружили, что породили чудовище, справиться с которым не могут. Кофейную элиту постиг раскол. Никто, конечно, не хотел радикальных аграрных реформ, и никому не нравились повстанцы. Но большинство плантаторов выступало за примирение, умеренную демократию и свободный рынок. А немалая часть под предводительством Орландо де Сола желала очередной matanza (резни). Де Сола объявил 75 тысяч жертв начала 1980-х годов «коммунистическими марионетками», которые заслуживали смерти.
Партию ARENA считали связанной с обеими фракциями. Рикардо (Рик) Валдивиесо, соратник майора Д’Обюиссона по основанию партии, был сальвадорским плантатором с длинной родословной. В 1985 году Альфредо (Фреди) Кристиани, один из крупнейших плантаторов страны, сменил Д’Обюиссона во главе партии. Но даже при нем власти Сальвадора продолжали присваивать поступления от INCAFE (Instituto Nacional del Café; Национальный институт кофе) – национальной монополии, которая продавала кофе за доллары по международным ценам, а производителям платила национальной валютой и вполовину меньше. Многие фермеры, разоренные низкими ценами, прекращали применять удобрения или вообще забрасывали плантации.
Сальвадорским фермерам (как и гватемальским) приходилось лавировать между повстанцами и карательными отрядами, причем крупные фермеры рисковали больше. В 1983 году повстанцы взорвали обрабатывающую фабрику, причинив ущерб в 2 миллиона долларов. Потом один тележурналист попал с партизанским отрядом на плантацию Регаладо Дуэнаса. «Они все миллионеры, – заявил репортеру партизан, поджигая дом, – а своих рабочих ни во что не ставят. Вот мы и пустим тут огонь». Многие фермеры договаривались с партизанами: соглашались платить своим рабочим больше и даже давали деньги повстанцам, которые к 1985 году контролировали четверть кофейных районов страны.
По соседству, в Никарагуа, фермерам приходилось еще хуже. Большинство из них поддержали в 1979 году сандинистскую революцию и свержение ненавистного режима Сомосы, но очень скоро иллюзиям пришел конец. Как и в Сальвадоре, никарагуанские власти национализировали экспорт кофе и учредили ENCAFE – государственное агентство, которое платило производителям лишь 10 % от международной рыночной цены. Присвоив всю прибыль, сандинисты начали раздавать дешевые кредиты, но тем самым лишь затянули фермеров в долговую кабалу.
Обширные плантации Сомосы были конфискованы и превращены в государственные предприятия с новой администрацией. Однако сандинисты, люди по преимуществу городские, плохо разбирались в кофе. Пытаясь бороться со ржой – болезнью кофейных листьев, – они вырубили все затеняющие деревья и пустили их на бревна. Правильно удобрять и обрезать посадки они тоже не умели. Одновременно правительство запустило программу CONARCA, по условиям которой владельцы специально выбранных плантаций передавали их государству для «реконструкции», а
