ни в малейшей степени обременительным для себя. Ваш талант заслуживает несравненно большего.
* * *
Как только Персей был открыт для обозрения публики, на площади Фонтанов собралась огромная толпа. Все в один голос расхваливали гениальное творение великого мастера, а студенты местного университета немедленно сочинили восторженные стихи на греческом и на латыни, листки с которыми положили к подножию статуи.
Отныне Персей стал достопримечательностью города, и Цезарио был чрезвычайно доволен этим. Вызвав к себе Бантинели, он сказал ему, полушутя, полусерьезно:
– Мессер Бенвенуто вскоре принесет прошение о покрытии его расходов на изготовление Персея. Позаботьтесь, чтобы эта бумага обязательно попала ко мне. Если я не оплачу счета Бенвенуто, он, пожалуй, меня убьет.
Часть 4. О том, что обещаниями нельзя насытиться, но можно перекормиться. О работе, требующей благочестия. О том, как птица-судьба больно клюет того, кто пытается схватить ее за хвост. Расставание с точки зрения житейской мудрости
– Если вы заговорили о доме, полученном мною благодаря милости его светлости, то позвольте напомнить вам, что герцог Цезарио распорядился не только приобрести для меня этот дом, но и переоборудовать под мастерскую за казенный счет, – говорил Бенвенуто герцогскому мажордому Бантинели, с которым спорил уже битый час. – Тем не менее, вы снабдили меня камнем, известью, песком и прочими материалами едва на четверть от количества, необходимого для переустройства дома, а остальные три четверти я купил на свои средства. Еще напомню вам, что вы так и не оплатили мне поставку дров, которые я использовал при отливке Персея, равно как и не заплатили за большую часть металла, пошедшего на эту статую, а между тем, я должен был побросать в печь всю свою оловянную посуду, чтобы не загубить литье. Позвольте напомнить вам также, что и моим работникам я платил за их труд опять-таки из своего кармана. Так вот, если вы подсчитаете все мои расходы, то убедитесь сами, что изготовление Персея принесло мне одни убытки, а я ведь надеялся заработать на этом моем лучшем творении. Его светлость обещал мне, правда, четыреста золотых за эту скульптуру, но не назначил дату выплаты, поэтому-то я настоятельно прошу вас, мессер Бантинели, возместить мне сейчас хотя бы мои расходы.
– Я удивлен вашей наглостью и самонадеянностью, синьор Бенвенуто, – сурово сказал Бантинели. – Вам недостаточно жалования в девятьсот золотых монет в год, которые вы выманили у его светлости? Вы хотите дочиста обобрать казну?
– Девятьсот золотых? Где они? – саркастически улыбнулся Бенвенуто. – Меня кормят обещаниями, выдавая крохи от моего жалования. Впрочем, мне не привыкать: покойный Папа тоже не спешил платить мне, но он, все-таки, рано или поздно расплачивался не обещаниями, а золотом. А у вас самой большой суммой, которую я получил до сего дня, были сто золотых задатка за солонку, что я сделал для герцога. Двести золотых монет за его бюст мне так и не выдали: боюсь, не дождаться мне и четырехсот золотых за моего Персея.
– Да как вы смеете сомневаться в словах его светлости? Поистине ваше нахальство ни перед чем и ни перед кем не останавливается, – прохрипел Бантинели, потеряв голос от негодования.
– С чего вы решили, что можете оскорблять меня? – возмутился Бенвенуто. – Пока вы будете употреблять выражения, приличествующие благородной должности, которой вы обличены, я с почтением стану разговаривать с вами, но если вы примете другой тон, то и я с вами заговорю только как с неким Бантинели, то есть так, как того заслуживает этот невоспитанный и грубый человек!
Заслышав такое, Бантинели вовсе лишился дара речи и вначале посинел, потом побледнел, делая какие-то непонятные знаки пальцами, а после побагровел и тут лишь отчаянно завопил:
– Кто ты такой?! Кто ты такой, я тебя спрашиваю?! Кто дал тебе право так разговаривать?!
– Кто я? – нахмурив брови, переспросил Бенвенуто. – Я – скульптор и ювелир, и в целом мире я такой один. Поэтому со мной за честь считают беседовать великие правители, а тебя они на порог не пустят, потому что люди, подобные тебе, попадаются десятками на каждом шагу.
Бантинели остолбенел и сделался земляного цвета.
– Еще я прибавлю, что не желаю более служить твоему герцогу: поскольку он допускает, чтобы со мной так плохо обращались его слуги, я уезжаю восвояси, – и, оставив продолжавшего пребывать в полной неподвижности Бантинели, Бенвенуто ушел.
Следующим утром Бенвенуто принесли послание от Бантинели с почтительной просьбой явиться во дворец. Когда Бенвенуто пришел туда, Бантинели произнес запутанную речь, которая состояла из предложений, не связанных грамматическими правилами. Из нее можно было понять лишь то, что он никого не собирался обижать и никого ни в чем не обвиняет. Под конец Бантинели с усилием проговорил:
– Что касается вашего намерения покинуть двор его светлости, то герцог просил вас не торопиться с этим и поразмыслить хорошенько. Его светлость велел передать вам, что все финансовые вопросы, касающиеся вас, будут улажены, как только он вернется из важной поездки к своей сестре и своему зятю; вам, вероятно, известно, что герцог Цезарио отбывает нынче из города. Пока его светлости не будет здесь, вы вольны отдыхать или работать над любым произведением, которое пожелаете изготовить. Герцог заранее одобряет ваш выбор и включит стоимость вашего будущего произведения, если вы захотите изготовить таковое, в сумму причитающихся вам выплат. Что же мне ответить его светлости, мессер Бенвенуто?
Бенвенуто молчал.
– Почему вы молчите, мессер Бенвенуто?
Бенвенуто молчал.
– Ну, мессер Бенвенуто, надо же отвечать герцогу: я с вами говорю от имени его светлости, – решился сказать Бантинели.
– Если дело обстоит именно так, как вы говорите, я охотно отвечу герцогу Цезарио, – нарушил, наконец, свое молчание Бенвенуто. – Я верю словам его светлости, поэтому остаюсь и в ожидании возвращения герцога займусь некоей работой, которую давно собирался выполнить.
– Вот и ладно, мессер Бенвенуто. Его светлость будет доволен, – с облегчением сказал Бантинели.
Автопортрет Бенвенуто Челлини в возрасте 43 лет.
* * *
После отъезда герцога жизнь в городе замерла. О Бенвенуто будто забыли, чему он был рад, так как начал работать над большим мраморным распятием. Он приступал к нему, вспоминая все, что говорил ему о Христе аббат Джеронимо, а также помня о видении, которое посетило самого Бенвенуто в тюрьме. Он решил изваять Христа из белого мрамора, а крест сделать из черного. По счастливому совпадению, вдова одного скульптора как раз продавала два огромных куска мрамора, – белого и черного, – и Бенвенуто, отбросив сомнения, отдал за них пятьдесят золотых монет, почти
