них ответишь.
– Нельзя просто… – Он смаргивает воду, хватает полотенце, перекинутое через перегородку, и делает из него набедренную повязку. – Это невежливо, между прочим.
– Плевать на вежливость. Твой боевой жеребец говорит с тобой?
Ракс захлебывается.
– И это?.. Так ты?.. Что, это и есть твой вопрос? Ты вломилась сюда, застала меня голым, только чтобы спросить?..
– Отвечай.
Его нервный смех эхом отражается от мрамора.
– В смысле, издает громкий скрежет, когда ржавеют суставы, и этот звук немного похож на «помогите»?..
– Он выучивает новые слова?
Улыбка сбегает с лица Ракса.
– Так ты не шутишь.
– По-твоему, это похоже на шутку?
– Нет… не то чтобы…
– Когда ты теряешь сознание в седле, ты их видишь?
– Кого «их»?
– Чьи-то воспоминания.
Повисает тишина. Он переступает ногами по мокрому полу.
– Знаешь, не стоит задавать такие вопросы больше никому, ладно? Можно подумать, ты не в своем уме.
– Отвечай, хватит отнимать у меня время.
– На случай, если ты забыла, Отклэр: это ты ворвалась сюда, претендуя на мое время.
Я зло смотрю на него. Он не отводит взгляд, в черных бровях и глазах цвета красного дерева читается вызов. Пар скапливается у меня в горле, пробирается под рубашку к груди – липкий, тревожащий, удушливый. Повсюду запах мыла, Раксом пахнет везде, и что-то во мне настойчиво тянется к нему, цепляется ногтями, зубами и языком. Голод. Опасность. Какого черта я сюда пришла? Могла бы спросить кого угодно, только не его… Нет. С другими наездниками я не в тех отношениях, чтобы расспрашивать их.
– То есть ответ – «нет», – едва удается выговорить мне. – На вопрос о разговорах с твоим жеребцом.
– Однозначно нет. Между тобой и металлом есть ментальная связь, но это для передачи тактильных ощущений. В седле думаешь только о двух вещах – о перегрузке и о своем противнике. И все. Никаких воспоминаний. Никаких слов. Ни еще чего-нибудь.
– И тебе никогда не казалось, что там вместе с тобой есть нечто? В седле?
– Ну, вообще-то да. Но это только программа обратной связи, отражающая синаптическую реакцию… как-то так. На уроках робототехники в теорию я особо не вникал, зато на практических занятиях получал только высшие баллы. Не хвастаюсь, просто так и было.
Я щурюсь, когда смотрю на него сквозь ресницы, влажные от пара. Нет, Ракс не врет.
Мне незачем пытаться раскусить его: его эмоции отражаются на лице с отталкивающей прямотой – ему никогда не приходилось скрываться или спасаться бегством. Реклама, ток-шоу, всеобщее внимание – его любили, а не преследовали. Я вижу воспоминания. Он – нет. Мой боевой жеребец говорит со мной. В отличие от его жеребца. Я ничего не понимаю, но знаю, что нечто у меня в седле – не просто программа обратной связи, а что-то более совершенное. То, что помнит. Если Ракс не слышал, чтобы его жеребец разговаривал, может, настоящий ИИ установлен не во всех. Неужели Астрикс модифицировала Разрушителя Небес? И это она поставила в него настоящий ИИ, а не Дравик?
Мой виз вдруг подает сигнал, звук эхом отражается от мрамора. Я опускаю взгляд – наконец-то модуль Джерии. Дравик вернулся и зашел в какую-то из систем. Сто двадцать секунд – все, что у меня есть, но можно не торопясь выбрать, когда именно захлопнуть ловушку. Я поворачиваюсь, чтобы уйти.
– А может, мы?.. – Ракс осекается. – Не хочешь как-нибудь потренироваться вместе?
– Тренироваться с другими участниками после начала Кубка запрещено, – цитирую я.
Он улыбается:
– Ага. Но я не прочь ради тебя нарушить правила.
Я столько всего узнала, просто понаблюдав, как он уничтожает манекен. А учебная схватка с ним была бы бесценна. Я вдруг понимаю: ему нечего терять. Ему суждено быть победителем этого турнира. Еще бы, такому одаренному… Уверена, даже если его застукают со мной, то найдут в правилах какие-нибудь лазейки, чтобы он продолжил участвовать в турнире. А вот малейшей возможности исключить меня из состязаний благородные ждут, затаив дыхание. Так что предложение совместной тренировки означает, что он или непроходимо туп, или хочет подставить меня.
– У меня нет ни малейшего желания тратить на тебя больше времени, чем необходимо.
– Потому что ты меня ненавидишь, – уточняет Ракс.
– Думаешь, тебя я ненавижу как-то особенно? – Мой смех звучит горько. – Ты был откровенным со мной, не как другие благородные, и на этот раз я отплачу тебе тем же.
Я оглядываюсь через плечо, в моих словах лед и соль, кровь и хрип, пламя и правда.
– Я ненавижу вас всех.
* * *
Мирей Ашади-Отклэр в очередном ток-шоу, сразу после концерта какой-то поп-звезды, которую она превосходит красотой – с гладкими каштановыми волосами, затянутая в золотой костюм.
– Кубок Сверхновой – не детские игры в песочнице. Сэврит цу Фрейниль был великим наездником, но зенит его славы давно остался позади. Суперсовременный боевой жеребец лишь выиграл ему время, если угодно, дополнительное. И на стороне Синали время тоже не играет: ее вылет из турнирной таблицы – вопрос считаных дней.
Мой отец выбрал ее выступать за семью – она последнее, что от него осталось, его глаза и гордость, и она снова заставляет меня вкалывать на тренировочной арене среди ночи.
«синали одна. синали очень грустно.»
Я отмахиваюсь от звона мысли Разрушителя Небес. Он говорит все лучше, строит более длинные предложения, но это не важно. Как бы хорошо он ни был запрограммирован, какие бы слова ни содержались в его матрицах… это не имеет значения. Это мой боевой жеребец, мое оружие. Я буду сильнее его, сильнее Сэврита, Мирей и Ракса, сильнее всех благородных на этом разнесчастном Кубке Сверхновой. Мой разум принадлежит мне, мое тело – только мое, и я буду пользоваться ими, пока не сожгу дотла.
Я пущу в ход все, что у меня осталось, чтобы заставить их поплатиться.
В ангар я возвращаюсь, тяжело дыша, горячий воздух рвется из легких. Сегодня тренировка вымотала меня больше обычного. Неуловимые механики Дравика похоже распустились и пренебрегли обслуживанием робота: в седле зябко, движения затруднены, словно у боевого жеребца ржавеют шарниры. Эхо разносит скрежет металла, пока Разрушитель Небес возвращается по гигантской вакуумной трубе обратно в бункер Дравика, проносится мимо окон размытым серебристо-голубым пятном. Серебро с голубым – как подол платья. Может, Астрикс в той же больнице вместе с остальными наездниками, вместе с Сэвритом? Или ее тело уже…
Она или в коме, или мертва, но я ее видела. Она говорила со мной.
Мои колени обессиленно подгибаются. Я зло смотрю на свое искаженное отражение в полу – так ослабела, что на ногах
