не стоишь, – потом кое-как сажусь, привалившись спиной к стене. Не хочется думать о том, что я нашла на визе Дравика; я перебрала все, что могла увидеть, – одну директорию за другой, файлы общего доступа, все, что выглядело странно. Почтовый ящик остался для меня тайной, так как требовался пароль, но в остальном виз оказался подозрительно чист.
А потом я нашла ее – закопанную в терабайтах логов давних шахматных партий папку с названием «Прогресс». А в ней – изображения, подобные тем, что я видела у больничной койки Сэврита: странные оранжево-желтые «тепловые карты», наложенные на снимки мозга. Вид сверху. Вид сбоку. На этих изображениях темных пятен было не так много, но потом я заметила, что снимки расставлены в хронологическом порядке. Первые были сделаны три месяца назад, в тот день, когда я очнулась в больнице. Последние имели трехдневную давность.
И на каждом в верхнем правом углу указано имя: УОСТЕР, СИНАЛИ.
Первое изображение мозга было одноцветным. Но к концу первого месяца в ровном цвете начали появляться отверстия: сначала мелкие, как булавочные уколы, за недели они упорно разрастались и темнели. Пока, как следовало из последнего снимка, повсюду в моем мозге не образовались дыры размером с кубик сахара.
Сигнал виза прерывает мои мысли: «Одно сообщение от Неизвестного». Трясущимися пальцами открываю его.
Ракс: Это же проще, чем вламываться ко мне в душ. Вдобавок не надо смотреть мне в лицо. Все в выигрыше.
Какой упорный. Явно считает меня слабой, думает, меня легко победить на поле боя и затащить в постель. Очутиться с ним в постели всего раз… Я с омерзением отмахиваюсь от этой мысли. Пот медленно скользит по груди, по шраму, вниз по животу. Заблокируй его. Я отдергиваю пальцы от кнопки блокировки на окне ответа, автокоррекция трижды пытается заставить меня ответить вежливее, чем я собираюсь.
Синали: Катись
Ракс: В какую сторону? К тебе?
С трудом подавляю смех. Ловко. Умело. Бессмысленно. Финал близится, тот, который вижу только я: пять оставшихся кругов на мраморе. Наплюй на него.
Синали: Чего тебе
Ракс: Для начала неплохо было бы поздороваться.
Я думаю. И отвечаю со всей прямотой.
Синали: Не нужен ты мне ни для чего
Ракс: На это я и надеюсь, Отклэр.
– 6. Вотум
Vōtum ~ī, сущ.
1. обет, обещание, обязанность
2. желание, надежды
Церковь не отпускает грехи. Но на время позволяет Дождю забыть о них.
Эта церковь в Нижнем районе сколочена из обрезков дешевого, необработанного белого дерева, сплошь в опилках, плесени и тонкой пленке окисленного золота. Дождь молится у алтаря обо всех, у кого он отнял жизнь, кого убил по контракту с Паучьей Лапой, о каждом члене экипажа транспортного судна его величества «Стойкость», зарезанном, чтобы «Полярная звезда» могла взять корабль штурмом.
Это был единственный способ стать среди них своим, величайший жест преданности, на какой он был способен. Лидера у них нет, только лидеры – управляющие вспомогательных станций, которые были свидетелями ужасающих условий труда, медсестры и профессура, которым осточертел расцвет коррупции. Раньше они принадлежали к разным классам и сословиям, получили самое разное образование и, по-видимому, в равной мере несут теперь груз лидерской ответственности. И никаких зачинщиков, тем более благородных. Но, безуспешно испробовав прочие способы, Дождь догадался отследить денежные потоки. Большинство боеприпасов были не крадеными, а купленными, причем только что произведенными. С помощью Зеленого-Один Дождь нашел журналы отгрузки. Ящики приходили от филиалов одной и той же компании под названием «Айдаксвейл». Теперь осталось лишь выяснить, кому из благородных она принадлежит и каким способом можно развязать этому человеку язык.
Дождь не нуждался в молитвах, когда его братья и сестры были живы: сам вид их лиц после долгого дня ощущался как очищение от скверны. Но их не стало. Его отца, его братьев и сестер… всей семьи, кроме Зеленого-Один. И еще…
У дверей церкви по голоэкрану крутят Кубок Сверхновой, Разрушитель Небес и девчонка в нем несутся сквозь пространство, – та самая девчонка, с которой он чувствует родственную связь.
Рядом с Дождем молится пожилая женщина с внучкой, чуть поодаль – седеющий докер, перемазанный машинным маслом. На краткий миг Дождь становится одним из них – ни в чем не повинным, добычей, – и эта горько-сладкая покорность судьбе смешана с ощущением пыли в носу и ярких красок, которые она придает миру. Как только его приняли в «Полярной звезде», он обратился к сладкому утешению зеленого порошка, который там предлагали. Ежедневно он борется с подступающей паранойей, которую вызывает пыль, но не упускает из виду и реальные сигналы. Он столько раз вызывал их раньше: сначала шепотки, потом взгляды и, наконец, иллюзию покоя. Паутина взбешена его уходом. Вскоре его настигнут отшельники – убийцы, предназначенные для расправы с убийцами, лучшие из лучших.
Жить ему осталось самое большее четыре недели. Самое меньшее – две.
Желтый конденсат капает с обвисших карнизов церкви, скапливается лужами на потертых стальных ступенях. Пожилая женщина смотрит, как ее внучка играет в этих лужах, пока они ждут вагончик подвесной дороги. Поглядывая незаметно, как его научили в Паутине, Дождь видит, что женщина изучает его.
– Глаза у тебя, сынок, – наконец хрипло произносит она, глядя поверх его маски, – очень уж красивые. Как у той девушки, наездницы.
У нее. Синали фон Отклэр. Дождь повидал немало горя, но такого, как у нее, – никогда: горю требуется время, чтобы возникнуть, а душу той девчонки оно захватило сразу, будто с жизнью ее связывала только мать. Он вспоминает корзины, ветхие одеяла, осколки стекла в убогом окошке. Жилье, с дочерней любовью созданное для матери.
Дождь не знает, от кого ему достались такие глаза, – отец до самой смерти ни разу об этом не говорил. Лишь у немногих из его братьев и сестер по Паутине были яркие глаза вроде тех, какие выбирают благородные, и, когда они были маленькими, по ночам часто шептали ему под одеялами: «Наверное, ты особенный».
«А может, бастард. Благородные любят свои глаза, каких больше ни у кого нет, а бастардов ненавидят».
«Глупый, благородные всех ненавидят, кроме себя».
Жужжание наблюдающего дрона над головой перерезает пуповину его воспоминаний.
– Очень она сильная, – продолжает женщина. – Говорят, бастардка, из простолюдинов, как мы. А в турнире благородных участвует! Первая из всех.
Пальцы Дождя подрагивают на поясе. Если он оставит эту женщину в живых, то проживет меньше недели, и все же… он разжимает пальцы. Отшельники не то что он, посторонних свидетелей они убивают лишь в том
