жизнь. Ну что же вы тут стоите. Пойдёмте, я вас накормлю.
Мы послушно прошли за Кобаяси-сан в дальнюю комнату. Пожилая женщина, хоть и потеряла в росте и уже ссутулилась, сжалась от времени, не теряла молодой бойкости и веселья. Она усадила нас на пол за низкий стол. Я видела, как Эолу непривычно. Сама Кобаяси-сан принесла на стол яства, села на колени, как подобает хозяйке дома, и гордо выпрямила спину.
— Ну и вид у вас! Глаза ввалились, синяки лиловые, как глицинии по весне. Сейчас я вас быстро взбодрю.
Она разложила по тарелкам свежайший белоснежный рис. Его аромат заглушал всё остальное. Я и забыла, как давно не ела его и как прекрасна пустота простого риса: неповторимая суть, освобождающая ощущения языка от других вкусов. Затем Кобаяси-сан разлила мисо-суп. Над плошками медленно поднимался пар, словно дух ками. Крепкий бульон взрывался во рту полнотой вкуса, проваливался в желудок, согревая душу. Вот она, настоящая гармония порядка.
— Спасибо за гостеприимство, Кобаяси-сан. Всё очень вкусно, — искренне восхитился Эол, закончив со своей едой.
— Ты так хорошо обращаешься с палочками и говоришь на нашем языке.
— Давно путешествую. — Он ещё раз почтительно склонил голову.
— Кобаяси-сан, вы знаете, что случилось с каннуси?
— Ох, деточка… Пару недель назад по западному побережью прошёл тайфун. Некоторые крестьяне, потерявшие всё имущество, сошли с ума от горя и решили, будто бы лучше стать бандитами, чем начать жизнь с чистого листа. Каннуси был в храме, когда на деревню напали. Мы кое-как отбились, но разбойники не пожалели ни старика, ни священное место. Он в одиночку не смог защититься. Уж мы прибрались в храме и закрыли его от беды. Думали, с запада может ещё кто напасть.
Мне стало плохо. Тростниковую Равнину раздирали новые и новые беды. И мне было жаль старого каннуси. Он всегда держал нас в строгости — я помнила это с детства. А когда подросла, поняла, что он из любви и заботы не желал давать деревенским детям ложного ощущения, будто мир будет к нам добр и справедлив. Но тем не менее он никогда на нас не кричал, не гонял палкой, как некоторые взрослые, и разрешал посидеть в храме, если дома что-то случалось. Старик заваривал чудесный горный чай, а моти из рисовой муки украшал цветами из своего сада.
— Кобаяси-сан, вы знаете, как попасть в храм? Нам очень нужно туда.
— Это ещё зачем?
— Я всегда любила храм Аматэрасу-о-миками, вы же знаете.
— Да уж, помню. — Она медлила, глядела оценивающе. — Ладно, так и быть. Дам вам ключ, он хранится у меня, пока староста болеет. Но смотрите, чтоб я об этом не пожалела!
Кобаяси-сан скрылась в кабинете, где обычно вела дела лавки. Доносились приглушённые звуки: скрип дверцы шкафчика, шелест бумаги, бормотание и, наконец, звон ключей.
— Миюки-тян.
Кобаяси-сан протянула мне связку бронзовых ключей, её голос звучал строго и предостерегающе. Я поклонилась, не найдя нужных слов, чтобы объяснить, что собираюсь делать, и мы вышли наружу. Я слышала, как Коити на прощание снова поблагодарил добрую участливую женщину.
— Миюки, хочешь проведать родителей напоследок?
— Нет. Не сейчас.
Я быстро пошла обратно в сторону храма. Деревня, река и луг, лесная тропа. Солнце клонилось к деревьям. Небо на западе, густо-лиловое, тревожное, сулило новую грозу. Коити сказал «напоследок»… Мы все видели жуткие изменения погоды, чувствовали, как чёрные тени ёкаев и бакэмоно несутся к разлому, как периодически содрогается земля, не в силах вынести такого исхода, повального бегства в иной мир. Они ведь даже не понимали, куда и зачем мчатся. Но мы втроём тоже не знали, что делаем и что будет. Я лишь полагалась на божественную мудрость великой матери Аматэрасу. Верила, что она укажет путь. Верила, что мы не умрём.
Тревога и страх крутили живот железным прутом. Мы снова прошли под алыми тории, поднялись по мшистым каменным ступеням, осмотрели территорию. В густом холодном сумраке очертания храма выглядели мягче. Наверное, поэтому мне всегда нравилось приходить сюда затемно.
— Эол, Коити, проверьте хайдэн, а я зайду в хондэн. Ищите любые подсказки, что делать с зеркалом.
Хайдэн — большой зал для молитв, если там что-то есть, они вдвоём быстрее это найдут. В хондэн же никто, кроме каннуси, не имел права входить, это был дом божества. Полагаясь на поддержку Аматэрасу-о-миками, я взяла на себя смелость осмотреть храм. Он располагался за хайдэном, скрытый от глаз посторонних. Я расцепила связку ключей и отдала самый маленький Эолу. Наши ладони на мгновение соприкоснулись, а глаза встретились. В серо-голубом взгляде к боли примешивалась надежда. Эол достал из кармана в складках широких штанов зеркало и протянул мне.
Я не выдержала, бросилась в его объятия, сжала изо всех сил. Уткнулась носом в шею. Хотелось, чтобы сейчас, как прежде, он объяснил мне законы и порядки этого мира, незыблемые, крепкие, на которые можно всегда положиться. Хотелось услышать от него понятные инструкции, что делать теперь со священным бронзовым зеркалом, только вот он не мог этого знать. Никто не мог.
Я сняла обувь и поднялась по широким деревянным ступеням к хондэну. В полной темноте раздался тонкий душераздирающий скрип. На ощупь открыла дверь и нашла, чем зажечь бумажные фонарики. Внутри чувствовалось присутствие ками. Аматэрасу давала о себе знать, но на глаза не показывалась.
Я подожгла сэнко в специальных подставках, и в воздух взвились тонкие струйки терпкого дыма. Церемониальные сосуды валялись на полу, блюдца для риса и соли, пустые, вовсе разбились. Лишь симэнава из рисовой соломы напоминала, что здесь алтарь.
— Аматэрасу-о-миками, прошу, помоги защитить наш мир, сохранить гармонию всего сущего и постичь истинный порядок вещей.
Я с надеждой всматривалась в алтарь, но ответом мне была тишина. Глупость какая-то. Или нужно больше веры, чтобы достучаться до небес? Этого я не знала, зато понимала, что нельзя терять время. Я вышла.
Коити и Эол тихо переговаривались рядом. Лицо первого было спокойным, второго — встревоженным. Я не слышала разговора, только видела серебристые отблески луны, подсвечивающие их фигуры.
— Миюки?
Я прошла чуть вперёд, туда, где росли молодые деревья сакаки, и сорвала несколько веточек.
— Миюки, — снова позвал меня Коити, — нашёлся один свиток, тебе стоит взглянуть.
Мы вернулись в храм, где в рыжем свете бумажных фонариков можно было прочитать написанное. Я поставила зелёные ветви сакаки в специальный сосуд на алтаре и заметила, что место кагами — священного зеркала в середине алтаря — пустует. Я коснулась гладкой древесины: идеально ровное углубление, совпадающее размером с бронзовым зеркалом, — потом взглянула на свиток.
По виду
