Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
весьма претенциозно. И сопротивляться этому порядку так же бесполезно, как и цепляться за прошлое.
Ощущение беспомощности – когда город низвергает тебя в точку отсчета, где и положено быть мертвецам, – забирается мне под футболку. Я оттягиваю воротник, пытаясь ослабить давление на горло. Полчища насекомых ползают в черепной коробке. Скребут в барабанные перепонки, и я тянусь к наушникам, надеясь прервать нарастающее копошение.
– Ты в порядке? – Кензи хватается за каменную плиту и забирается ко мне на крышу склепа.
Мои руки застывают в воздухе и опускаются, напряженно сжимая колени. Мне нужно произнести отрепетированную речь, но слова вязнут во рту, прилипая к зубам, будто желейные конфеты.
– Знаешь, – я поправляю на носу очки, – будь наши глаза устроены иначе, мы бы смогли видеть небо таким, какое оно есть. Фиолетовым. Но иногда наших ресурсов, чтобы разглядеть больше, попросту недостаточно.
Он садится на расстоянии, склоняет голову к плечу, и я продолжаю:
– Животные способны увидеть колебания солнца при любой погоде, даже если небо затянуто тучами. Такая особенность зрения называется поляризацией. А люди для этого придумали специальные очки. Ты, – поворачиваюсь я к нему, – не животное. – И тут же вношу ясность: – Конечно, если мы не говорим о биологической принадлежности к группе приматов, а выражаемся патетически.
– Эм… – Кензи хмурит лоб. – Наверное… спасибо?
– Наверное.
Я, довольный собой, постукиваю пяткой по стене склепа, и с нее в россыпь незабудок и мха осыпается мелкая крошка. Ромео забирается к нам и свешивает ноги слева от меня, придвинувшись опасно близко. Мою кожу с его стороны неприятно пощипывает, и я потираю руку от локтя до плеча, постепенно успокаиваясь.
– На языке умников это означает «ты не виноват». – Ромео кидает через меня травинки в Кензи. – В том, что Кеплер стал суперлавандером. По крайней мере, напрямую. Ответственность – дело иное. Ты ее понимаешь и сам.
Поднимается ветер. Я шмыгаю носом, развязываю узел из рукавов толстовки на животе и принимаюсь натягивать ее на себя.
– О, – открывает рот Кензи, пожевывает губу и отворачивается.
С взрослением понятие вины стало существовать со мной в параллельных плоскостях, но я заметил, что большинство нейротипичных людей этот процесс сопровождает всю жизнь. И из-за этого недуга они страдают почти так же, как из-за высокой температуры при заражении вирусом.
Почему-то добрые люди, которые сделали все возможное, склонны винить себя сильнее тех, кто в равной ситуации не приложил и ньютона силы. У меня есть концепция. Я назвал ее «взаимообратная теория виновности». Она звучит так: величина виновности, зависящая от сопротивляемости индивидуума агрессивной среде, прямо пропорциональна приложенным силам и обратно пропорциональна давлению социума извне. Но, как известно, у любого правила есть исключения…
Когда я рассказал о теории Кензи, он – этого стоило ожидать – ничего не понял. И я пояснил:
«Бывает, скажешь: “Ты не виноват”. И слова вызывают обратную реакцию. Человек еще больше закрывается в себе, думая, что его жалеют. Или напротив. Если бросить обвинение в лицо, то психика встанет в позу: “Неправда”! А чем добрее человек, который не в состоянии отгородиться от жестокого мира, тем вероятнее он подвержен самобичеванию. Взять злодеев. Они редко жалеют о содеянном, когда уничтожают целые города. Однако эти выводы не означают, будто не нужно пытаться утешить человека, испытывающего вину. Друзьям важна поддержка».
– Ромео выразил мою мысль верно, – бурчу я в ворот толстовки, протискивая через него голову. – Твоей вины в том, что суперлавандер пытается нас всех убить, нет.
Когда ткань обволакивает мое тело, защищая от воздействия внешней среды, мне становится комфортнее.
– Спасибо, – произносит Кензи едва слышно, и мне приходится прислушаться, но он уже возвращает свое обычное выражение лица и улыбается: – Кажется, я проголодался.
В подтверждение его слов мы слышим урчание. Мальчишки смеются, переговариваются о всяком малоинформативном, а я уношусь мыслями за пределы рощи. Настолько далеко, что перестаю чувствовать тело.
Долгое время в нежизни взломать систему было для меня не более чем вызовом. Научным экспериментом. Однажды, по глупости, я застрял в аптеке. Мне не понравилось, но любопытство оказалось сильнее страха, поэтому мои исследования продолжились.
В качестве испытания я отправлялся в разные точки Гровроуза. Измерял радиацию дозиметром, высеивал колонии микроорганизмов, собирал пробы и делал смывы. А однажды, отчаявшись – в духе самых нелепых фильмов про паранормальные явления, – взял с собой диктофон и записал тишину. Так странно я себя не чувствовал, даже болтаясь вниз головой, пока меня тряс рыжий Дрю.
Опыты шли один за другим. Под ультрафиолетом пурпур приобретал ядовито-зеленое свечение. Тепловизионная камера оказалась бесполезна, как и инфракрасный лазерный пирометр. Детектор электромагнитного поля выдавал отклонения, а в другие ночи ничего, выбивающегося из нормы, не происходило. Зато часы с компасом сходили с ума. До причин сбоев я докопаться не сумел. И от этой загадки в голове свербит практически не переставая, но, оказалось, не мне одному было интересно, что же запрятано под оберткой нежизни.
Ромео по собственной воле оставался в городе после рассвета лишь раз. В первые месяцы после воскрешения он забрался в церковь и ждал. Не знаю, чего хотел добиться этот мальчишка таким сомнительным экспериментом. Результатов измерений я от него не получил. Позднее выяснилось: он их и не делал. Не делал! Уму непостижимо.
С того света на этот мы вытаскивали Ромео, едва не лишившись сил. Вылезая из гроба, он заляпал мои кеды завтраком. После чего отходил неделю, валяясь в кровати, а я суетился вокруг, словно ученый над лабораторной мышью. По непонятной мне причине ему это не понравилось.
Голоса мальчишек вновь возвращаются. Они проносятся мимо склепа вместе с ветром и ускользают к могильным плитам. Небо меняет цвет. Проходя через более плотные слои атмосферы еще до преодоления горизонта, солнечные лучи окрашивают его в розово-фиолетовые оттенки, рассеивая больше коротковолнового света. Когда солнце поднимается выше, его свет становится ярче и переходит в красно-оранжевый спектр. Каждый рассвет уникален и зависит от множества факторов. Я начинаю их перебирать, но Кензи спрыгивает в яму и орет:
– Началось! Началось!
Неохотно я спускаюсь на землю и мечусь от могилы к могиле, пока не останавливаюсь между обеими ровно посередине. Хотя заявлять такое в состоянии паники – весьма опрометчиво, ведь никаких измерений я не проводил, а мой глазомер оставляет желать лучшего. Я опускаюсь на траву и зажимаю уши руками, но даже это не помогает заглушить грохот.
Сперва трясутся гробы, и земля под ногами вибрирует. Звук навевает отголоски прошлого, когда к соседям ломились «Райские змеи». Папа велел мне закрыться в комнате и не выходить. Услышав выстрел, мама расплакалась. Полиция приехала только через час, и нас допрашивали по очереди.
От офицера пахло крепким кофе, сигаретами и немытым телом. Он задавал нелогичные вопросы, будто мы преступники. Раздражался, если я молчал. Давал оценки моим реакциям.
В мельчайших деталях я описал ему увиденное, но этим, кажется, только разозлил. Терпение офицера, точно пузырь из его жвачки, лопнуло. Он встал из-за стола и вышел на крыльцо, громко хлопнув дверью. Родители, обнявшиеся в углу дивана, вздрогнули.
Папа разозлился, узнав, что я рассказал правду. Про то, как чернокожий мужчина крупного телосложения убегал вверх по улице и на ходу выкинул трудноразличимый предмет в мусорный бак. Мама расстроилась тоже. Но становиться разочарованием семьи мне было не впервой, поэтому я принял события той ночи за норму, не выбивающуюся из привычного хода вещей. В отличие от кладбища…
Оно, заявляя свои права, выталкивает меня из прошлого. Сквозь шелест взметнувшегося ветра разносятся глухие удары и болезненные стоны. Они пробираются ко мне из самой глубины, и я застреваю в них, словно в гробу. Сгораю изнутри и, распадаясь на частицы, уношусь прочь вулканическим пеплом. Рассыпаюсь, не в состоянии снова стать цельным. Перед глазами мелькают кадры из передачи про вулканы с National Geographic. Когда лава извергается, я зажмуриваюсь и закрываю уши руками, тараторя законы планетарного движения Кеплера:
– Планеты вращаются вокруг Солнца по эллиптической орбите. Линия, соединяющая планету с Солнцем, образует равные площади через равные промежутки времени…
Меня выбрасывает в открытый космос, а в космосе мой крик никто не услышит. Никто не придет на помощь. Это настолько пугает, что мне приходится заставить себя потянуться к телесности, подобно атомам антивещества, влекомым к Земле.
– Тяну! – доносится знакомый голос, а за ним раздается сильный
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
