class="p1">— Без ограничений! — горячо заверил Гиммлер. — Кроме, разве что, полной свободы действий. Доверьтесь мне, и не пожалеете! Даю слово!
— Довериться тебе? — удивился я. — Слово? А давай-ка немного прогуляемся по лагерю. Ты же сюда с проверкой приехал? Вот мы сейчас ее и проведем! Прикажи всем отойти на десять шагов назад!
Я чуть отпустил его шею, чтобы он мог громче передать мой приказ.
Гиммлер повиновался, солдаты отступили, давая возможность пройти, но я не забывал и о тех, кто оставался в здании комендатуры. Выстрелят через окно мне в спину, и пиши пропало.
— Если кто-то хотя бы дернется, бью сразу насмерть! — предупредил я.
Рейхсфюрер поверил в угрозу и завопил, срываясь на фальцет:
— Не стрелять! Приказываю, не стрелять!
Мы осторожно двинулись вперед в сторону лагерных ворот. Почему туда? А куда же еще.
Расстояние, которое обычным шагом можно было пройти за пару минут, мы преодолевали почти десять. Но добрались без приключений.
— Открыть ворота! — приказал я.
Гиммлер громко повторил мои слова, и его услышали.
Ненавистные створки с надписью «Arbeit macht frei!» послушно распахнулись, и через минуты мы оказались на территории Заксенхаузена.
Ворота за нашими спинами вновь сошлись вместе, перекрывая путь к отступлению.
Но это было уже неважно.
Глава 22
Я тянул Гиммлера за шею, а он упирался, потому что уже догадался, куда именно я его тащу. Прямиком к молчаливым застывшим тысячным шеренгам изможденных, потерявших всякую надежду людей, смотревшим на нас… сначала с недоумением, а потом с разгорающимся в глазах яростным азартом.
Остановившись в самом центре аппельплаца, я заорал во всю глотку:
— Смотрите, братцы, какова гуся поймал! Ж-и-и-и-рного!
Ворота за моей спиной вновь открылись, и на территорию завалилась вся честная компания: и служба безопасности рейхсфюрера — SD, и высокие чины, его сопровождающие, и местное начальство, и солдаты, и кого тут только не было.
Но я схватил того единственного, чья жизнь была неприкосновенна, поэтому до сих пор никто не пытался напасть, не кинулся мне в ноги по дороге, стараясь сбить наземь, не выстрелил в спину или голову. Повезло, что на вышках сидели не снайперы, а обычные эсэсовцы за пулеметами, и они точно так же охреневали от происходящего, как и все вокруг.
Рейхсфюрер СС, к слову, был обычного телосложения и полнотой не отличался, но мой юмор оценили.
— Да это же… — неверяще выкрикнул кто-то из заключенных, — сам Гиммлер!
И по построению понеслось эхом:
— Гиммлер… Гиммлер… Гиммлер…
Капо и солдаты тут же принялись лупить палками и дубинками направо и налево, пытаясь восстановить порядок, но было поздно. Позор рейхсфюрера СС стал достоянием всего Заксенхаузена, и это они еще не чувствовали запах, исходящий от Генриха Луитпольда.
А я не преминул об этом громогласно сообщить:
— Он еще и обосрался от страха!
И тогда сначала из ближних рядов, от тех, кто услышал это первым, а потом по нарастающей от всего построения начали доноситься смешки, постепенно перерастающие в оглушительный хохот. Тем, кто не понимал русский, тут же переводили соседи.
Никогда прежде концлагерь Заксенхаузен, ставший местом гибели многих десятков тысяч человек, не заходился в таком приступе безумного веселья. Смеялись — нет, ржали во всю глотку все: и скелетообразные, с торчащими из-под тонкого белья ребрами, смертники, и измученные, едва держащиеся на ногах штрафники, и новички, прибывшие сюда лишь недавно, и опытные узники, прошедшие через годы лишений и унижений.
Этот смех, как чистый горный ручей, смывал с людей страх и боль. Это было то, что надо: увидеть, как ненавистный враг — холеный и лощеный большой немецкий начальник, с которого все вокруг пылинки сдували, оказался обычным человеком — более того, трусом, обгадившим собственные штаны.
Но при этом я прекрасно осознавал, что Гиммлер подобного унижения не простит, и каждый здесь присутствующий в его глазах — уже мертвец. Рейхсфюреру ничего не стоило уничтожить всех заключенных разом, это было в его власти.
Вот только сам он в данный момент находился в моих руках, и выпускать своего «гуся» я не собирался.
Ситуация была настолько странной, нелепой и нетипичной, что эсэсовцы растерялись. Открывать огонь на поражение было нельзя — я бы сразу прикончил Гиммлера, а усмирить людей, внезапно почувствовавших свои силы, было необходимо.
Но первыми сориентировались наши. Я услышал голос Зотова, перекрывший на мгновение всеобщий смех:
— За Родину! Смерть фашистам!
И тут же началось.
Ряды заключенных потеряли свою стройность, рассыпались на отдельные составляющие. Пленные бросались на капо и солдат, валили их на землю, вырывали оружие.
Когда-то давно я слышал выражение «толпа разорвала преступника на куски», но до сего дня я и не думал, что подобное возможно в действительности. То, что могли избить, запинать, переломать все кости — это да, но реально разорвать на части? Мне казалось, подобное невозможно.
Сегодня же я убедился в обратном. Это какой силой и ненавистью нужно было обладать, чтобы буквально за две минуты от нескольких эсэсовцев не осталось буквально ничего, кроме обрывков одежды и крови на плацу?..
Тут же раздались отдельные выстрелы, несколько человек упали, но пулеметы пока молчали. Боялись задеть Гиммлера.
Я увидел, как к одной из пулеметных вышек откуда-то со стороны барака бросились два унтера. Черт! Сейчас они заберутся наверх и отдадут приказ пулеметчику открыть огонь.
И только я об этом подумал, как заработала пулеметная вышка с противоположной стороны, кося людей десятками. И тут же еще одна.
Всего вышек было шесть, установлены они были на равноудаленном расстоянии друг от друга по всему периметру.
Неужели Зотов и Марков ничего не подготовили на этот случай? Я был уверен, что у них припрятано кое-какое оружие, и не только топоры и ножи, а в том числе и огнестрельное. Но пока я не видел его применения.
Кто успел — прятался под бараками, спасаясь от неминуемой смерти, остальных же прошивало насквозь, и трупы множились с огромной скоростью.
Мы все так же торчали с Гиммлером посреди аппельплаца, как два тополя на Плющихе, а вокруг царила полная суета и неразбериха. Наш сектор стрелки обходили своим вниманием. Спасибо Генриху Луитпольду, его шкура все еще была ценна.
— Отдай мне рейхсфюрера, Шведофф, и останешься жив! — а вот и третий «тополь» пожаловал, весьма вовремя.
Алекс фон Рейсс стоял в десяти шагах от нас, заведя руки за спину, и не обращал ни малейшего внимания на творившийся вокруг хаос.
